Преданный дар: Избранные сихотворения. (Позняков) - страница 35
…Имя Николая Сергеевича Познякова могло бы и вовсе оказаться забыто. Однако поэзия сопротивляется и по возможности забыть себя не дает.
До 1948 года Позняков прожил в СССР относительно благополучно: в армию он не годился по зрению, а вот как свидетель на чьем-нибудь процессе мог еще и пригодится. Однако именно в 1948 году пришла и его очередь. В письмах к С. В. Шервинскому неоднократно упоминается неведомый «Саша». Позняков год за годом пытался найти с этим «Сашей» контакт.
Забегая вперед, скажу, кто этот Саша :
Александр Германович Эльсниц (1894 – после 1958) – военный инженер. Генерал-майор инженерно-технической службы (1943), доктор технических наук, профессор. В 1916 году окончил школу прапорщиков. Участник Первой мировой войны. С 1918 года – в РККА. В 1923 году окончил Высшую военную электротехническую школу комсостава. Служил на командирских и инженерных должностях. В 1932-1949 годы начальник кафедры телефонии Военной электротехнической академии. Один из ведущих инженеров в области военной телефонии. Бригадный генерал (1940). В 1949-1953 годы репрессирован. С 1953 года – в отставке. Награжден 4 орденами.
По счастью, уцелела копия письма, которое Позняков в СССР никогда не доверил бы почте. Чем пересказывать, лучше процитировать целиком:
Дорогой Саша!
Из письма Лизы для меня стало ясно, в каком положении находятся наши с тобой отношения. Так как оправдываться мне не в чем, то я решил просто изложить тебе все, как – а там уж ты решишь сам, как поступать дальше.
Я был арестован 23 октября 1948 года в поезде, возвращаясь из Одессы.
На первом же допросе мне был задан вопрос, кто из военных меня знает. Я назвал маршала Воробьева и несколько генералов, в том числе и тебя. Мой следователь засмеялся при твоем имени и воскликнул: «Этого…..я знаю, я за ним в Ленинграде три года следил!» Я сказал на сие, что крайне изумлен таким отношением к советскому генералу.
Много месяцев спустя – это было в феврале или марте 1949 на Лубянке – однажды я был вызван на допрос. Следователь был молодой, мне совсем не знакомый. Он спросил, читал ли я показания по моему делу генерала Эльсница. Я ответил, что не читал. Тогда он прочел мне твое длинное и чрезвычайно подробное показание о нашем разговоре имевшем действительно место в твоем кабинете, где были только вдвоем и где нас слушать никто не мог. В то время разговор этот был еще вполне свеж в моей памяти. Мы говорили с тобой о начале революции, причем в нашем разговоре не было ни единого контрреволюционного слова. Прочитанное мне «твое» показание давало нашим словам контрреволюционный оттенок, но наш разговор был изложен так подробно, что я первый момент даже не усомнился, что это писал ты. Я не мог не признать, что такой разговор имел место, но в моем показании настаивал на полном отсутствии в нем какой-либо контрреволюционности. Больше во время моего следствия со мной о тебе ни разу не говорили. Когда я вернулся в камеру, я рассказал о допросе сидевшему со мной старому генералу еще царских времен, Г. Ф. Гире. И он рассказал мне, что единственным обвинительным материалом против него является подробно записанный его разговор с ныне покойным ген. Игнатьевым, его товарищем по Пажескому корпусу и лучшим другом. Разговор этот был ему предъявлен, как показание Игнатьева, но Гире считал это совершенно невозможным, и был уверен что в Игнатьевской квартире был установлен микрофон. И тогда я понял, что произошло.