— Настоящая певица, как Милда Брехман-Штенгеле — редкое явление. Сильный голос, широкий диапазон. Помнишь Вагнера? Она — Элизабет, я — Тангейзер. Вот и она умерла. Нет, Байба не для оперной сцены. Разве что для эстрады. Там микрофон, разные усилители. У Байбы приятное лирическое сопрано. Если серьёзно поработать… И не мешало бы избавиться от робости. Таких, как она, много, — вздохнул старый Ирбе.
— Байба для меня, как дочь, — призналась матушка Ирбе.
— И для меня тоже. Ты здесь, детка? — встревожился старик. — Мы думали, что тебя нет дома.
— Я вздремнула, — Байба притворилась только что проснувшейся.
— Пойдем на кухню, мать. Пора кофе варить.
Байба осталась в комнате одна. Послеполуденное солнце освещало пальмовые листья, цветущие фиолетовые бегонии, розовые петунии и старомодные красные фуксии. Славная старушка разговаривала с цветами, как с живыми, трогательно о них заботилась.
— Всё живое любит музыку. И растения тоже. Они так пышно цветут потому, что у нас каждый день звучат песни. Я читала, что они чувствуют, какое у людей настроение, хорошее или плохое, — рассуждала матушка Ирбе.
Как будто ничего не изменилось: всё также со стен смотрели на девушку картины старых мастеров. По-прежнему в углу комнаты старинные часы отсчитывали секунды. Но Байбе казалось, что всё рухнуло: её будущее, её мечты.
Подхватив в прихожей пустую корзину для белья, Байба взбежала на чердак. Жалобно звякнули пружины старого, с незапамятных времён брошенного здесь дивана. Байба дала волю слезам: «Не выйдет из меня ни Эдит Пиаф, ни Мирей Матье. Всё пропало».
В оконном проёме тихо ворковали голуби. Длинные, старомодные ночные рубашки матушки Ирбе, белые льняные простыни и наволочки казались на сквозняке живыми существами.
«А если Зигмунд Донатович ошибается? — блеснул крошечный луч надежды. — Тагил уверял, что я… Нет, нечего себя обманывать. Ясно, не нашел солистки получше, вот и рассыпался в комплиментах. Но оставить музыку? Это удивительное царство? Оставить такого милого, близкого сердцу Дарзиня?!. Шуберта?.. Грига… Бросить песни, которые доставляют столько радости?! Надо что-то придумать. Славные старики готовы продать ради меня любимые картины. Этого нельзя допустить! Надо вернуться к матери и отчиму. Но не хочется, ой, как не хочется!»
— Разве мы тебя чем-нибудь обидели? — спросила со слезами в голосе матушка Ирбе, узнав о решении девушки.
— Мне у вас было так хорошо, как нигде, но мать одна не справляется с хозяйством и Роландом.
Это была чистая правда. Когда жена работала во вторую смену, Найковскому самому приходилось ходить в детский сад за сыном. Комнаты оставались неприбранными, на кухне скапливались горы грязной посуды.