– Ты кто? – просто спросил бандюк.
Я нервно подавился водкой:
– Тьфу ты, напугал!
– Не ссы! – заржала «торпеда». – Здесь все свои. Кроме тебя, – внезапно добавил он, сделав страшное лицо. Никаких особых усилий для этого ему не потребовалось.
Я испугался еще сильней.
– Почему же не свой? – плаксиво обиделся я. – Меня Леха привел, мой кореш.
– Какой Леха? – уточнил бандюк.
– На воротах, – показал я на охранника. Благодаря моде на татуировки я знал его имя, не заглянув в паспорт.
– Эй! – Бандюк поманил пальцем охранника, смотревшего в нашу сторону. Вот и назрел первый кризис. Что перевесит: осторожность или жадность? Точнее, жадность с трусостью: ведь деньги-то он у меня уже взял и внутрь пустил! Сознается или нет?
Великая вещь – жадность с трусостью: Леха охотно подтвердил наше корефанство.
– Гут, – сказал бандюк. Он и по-немецки, оказывается, может.
– Можно вас угостить? – суетливо подмазался я.
– Валяй, – милостиво разрешил «бычок» и пошел к своему столику.
Я попросил лысого бармена налить еще две водяры. Зарядить их клофелином из пузырька с пипеткой – а я все свое ношу с собой – было просто детским фокусом.
Пару слов о страхе. Я – нормальный человек, несмотря на все рапорты Марка Лазаревича Ходецкого. Я боюсь боли. Боюсь умереть. И я боюсь бандюков, которым несу клофелин. Но боюсь как-то очень осознанно, без дрожи в коленках. Просто я понимаю их опасность, вот и все.
Можно, конечно, выбежать из кафе, впрыгнуть в машину к Вовчику и умчаться. Это один выход из страха. Если идти по этому пути, проще было бы и не приезжать.
Я – приехал.
Потому что, кроме страха, я еще испытываю гнев. И ненависть. Это со мной было много раз. Гнев и ненависть у меня сильнее страха.
А вот что впервые – я испытываю любовь. Два бандюка или восемь – в принципе не имеет значения. Просто я буду в два раза – или в восемь – хитрее и осторожнее. Я буду очень опасен для них.
Я уже для них смертельно опасен.
«Быки» явно посмеивались над перетрусившим фраером, попавшим на бал не по своему рангу. В их мире иерархия соблюдается построже, чем в отделе дипломатического протокола.
Они успели рассказать мне пару страшных историй, а потом – предусмотрительным везет – один захотел пописать. Я тоже. Мы ушли, а вернулся я один.
– Где Колян? – подозрительно спросил второй.
– Живот чистит, – объяснил я, не став говорить о крепком ударе маленьким, но тяжелым вольфрамовым прутком, обернутым в тряпку и полиэтилен. Туша лежит, запертая в кабинке – пришлось заняться акробатикой, – и встанет еще не скоро. А голова будет болеть совсем долго.