— Ошибки быть не может? Это была естественная смерть?
— Что я тебе Бог, трам-тарарам?! — вспылил старик. — Не ошибаются, милок, только боги!
Турецкий смерил матерщинника пристальным взглядом.
— Я вижу, у вас есть сомнения. Почему?
— По кочану! Ты бы его еще пару недель на жаре подержал, а после спрашивал!
— Значит, вы что-то обнаружили, Борис Львович?
Доктор Градус угрюмо покачал лоснящейся круглой головой.
— Обнаружил — хрен на роже… Тебе, «важняк», как всегда, убийство мерещится. Доказательства тебе подавай. Только нет их у меня, доказательств! Одни догадки.
— Например?
— Например, скажу тебе, что в наше время «организовать» человеку сердечный приступ — это вообще плевое дело. И комар носу не подточит.
— Это мне и самому известно, потому и спрашиваю. Так что конкретно вам удалось обнаружить?
— След у него остался на левой руке, — вздохнул старый судмедэксперт. — Крошечный такой. От укола в вену.
— Так чего же вы молчали?!
— Потому что это еще не доказательство! А может, он сам себя уколол!? Эх, привези ты мне его хотя бы на день раньше… Одним словом, никаких следов наличия в организме препаратов, способных вызвать смерть, вскрытие не обнаружило. Вот тебе и весь сказ. Поздно ты спохватился, «важняк», слишком поздно.
— Что ж, и на том спасибо, — помрачнев, вздохнул Турецкий. — А насчет вашего знакомства с профессором Ленцем мы, если не возражаете, еще как-нибудь поговорим.
— Валяй. А теперь давай, «важняк», лучше выпьем. За Карлушу. Чтоб ему на том свете ангелы сладко пели…
Отделение милиции в Перово
В третий раз повторилось то же самое. Неприветливый тучный мужчина в помятом форменном мундире (снова не тот, который принимал ее в предыдущий раз), не глядя на посетительницу, снова принялся задавать ей одни и те же вопросы.
— Краснолобова Людмила Евгеньевна, — покорно назвалась она. И, всхлипнув, добавила: — Я насчет моего сына…
Все это, превозмогая душившие ее отчаяние и боль, Людмила Евгеньевна уже рассказывала. Подробно и терпеливо, чтобы очередной «товарищ милиционер», как она их величала, успел так же подробно все записать. Она не понимала, зачем ее заставляли всякий раз повторять все заново. Только смутно догадывалась, что так, очевидно, здесь было заведено. И покорно терпела как часть той непосильной душевной муки, которая терзала ее, казалось, уже целую вечность.
Прожив сорок с небольшим лет, Людмила Евгеньевна отродясь не имела дела с милицией. Жила скромно и незаметно, так же, как и множество других одиноких женщин. Работала мастером смены на Московском часовом заводе. В одиночку растила сына. Ему, и только ему, она посвятила всю свою жизнь; в нем, и только в нем, было все ее счастье.