Они были уже далеко от Лёвсёрка; теперь остров казался совсем осенним, с пожелтевшими от жары дубами и осинами. «Роза ветров» причалила с запада, потому что мальчики боялись старого залива, где в то давнее утро сидел и беседовал с ними Флинта. Несчастный Флинта, теперь он плавает в озере. А им нужны черви для наживки да немного пресной воды. И спать на борту в такую адскую жару невозможно.
Так они во второй раз высадились на берег таинственного острова.
От всего пережитого у мальчиков подгибались ноги, и невыразимая печаль наполняла их, когда они вспоминали, как весело было в первый раз на этом острове… Как бесконечно давно причаливали они к Лёвсёрку! Эрик не хотел удаляться от берега, но Фабиан, которому нужно было поискать червей, заставил его и, подталкивая в спину, повел туда, где на недавно вспаханном клочке поля высились кучи листвы.
Георг один отправился за водой к избушке Флинты. Он не мог идти вдоль берега, где прямо над зарослями тростника поднимался крутой обрыв, и ему пришлось пробираться лесом.
Деревья были окутаны тусклой мглой. Всякий раз, наступив на ветку, Георг холодел. Казалось, там, где он шел, не ступала нога человека.
Знаете ли вы, что значит бояться леса? Знакомо ли вам то внезапное, леденящее чувство отчужденности, которое охватывает вас среди всех этих безмолвных, безумно диких зарослей? Ведь каждый листок там — громадное око, что коварно и пристально взирает на чужака. Над тобой, под тобой, за твоей спиной, со всех сторон окружают тебя враги. Кусты, словно присев на корточки, подглядывают за тобой, корни змеями обвивают ноги, ветви простирают свои руки-полипы к твоей шее. Глубокая тишина — одно сплошное ожидание того мгновения, когда душная лесная чащоба протянет к тебе все свои тысячи рук и поглотит тебя. Внезапно ты пускаешься в бегство. Словно обезумев, мчишься сам не зная куда…
…Георг вылез из заброшенной, наполовину заросшей волчьей норы. Лицо его было исцарапано, колено саднило. Среди желтеющих на пригорке молодых осинок он увидел одинокую избушку Флинты. Сети и пчелиные улья исчезли, и на крыльце не было ни лохани, ни корыта, ни бадьи.
Георг, топча высохшую картофельную ботву, тихонько спустился на маленькую, рыжую и сухую, как нюхательный табак, полянку к колодцу и поднял тяжелую крышку. Глубоко внизу еще блестела вода. Он вытащил ведро и, изнемогая от жажды, припал к нему губами.
Когда Георг наконец поднял глаза, он увидел, как из-за угла избушки Флинты высунулась чья-то голова; на длинном, со впалыми щеками лице удивленно застыли безумные глаза.