Если шляхтичи еще так-сяк, то на другой половине процесс поглощения был в разгаре, причем народ не просто ел или кушал – он жрал. Смачно, в три горла, старательно набивая свои объемистые чрева.
– Твои гости – счастливые люди, – заметил я, улыбаясь. – Судя по отменному аппетиту, у них нет ни врагов, ни друзей, потому им можно ни с кем не делиться.
Царевич неопределенно хмыкнул, еще раз брезгливо покосился на русскую половину, но ничего мне не ответил.
Однако слушал он мою легкую пикировку со шляхтичами весьма внимательно, а стоило мне в очередной раз процитировать что-нибудь на латыни, как он тут же шевелил губами, беззвучно повторяя фразу следом за мной, после чего удовлетворенно кивал головой.
«Ишь как старательно запоминает», – удивился я, но вновь отвлекся на очередное замечание о том, что философом быть хуже, чем даже обычным нищим, поскольку последним люди хоть подают милостыню.
– Так ведь подающие предполагают, что хромыми и слепыми они еще могут стать, а философами – никогда, – спокойно пояснил я.
Попутно приходилось отдуваться и за притихшего шотландца, который явно оробел и все больше помалкивал, сидя рядом со мной.
На вопрос, почему это пан Дуглас молчит, я честно заметил, что сему пану в жизни доводилось часто раскаиваться в том, что он говорил, но он никогда не сожалел о том, что молчал. К тому же истинное достоинство подобно реке – чем она глубже, тем меньше издает шума.
Вроде бы на время от Квентина отстали, зато с новой силой напустились на меня.
– Мне доводилось изучать философию в Виленской духовной академии, но я, признаться, так до сих пор и не понял, о чем именно сия наука, – простодушно сознался мой улыбчивый сосед по столу Михай Огончик, скромный и молчаливый шляхтич лет двадцати восьми – тридцати.
– Оно и неудивительно, – дружелюбно ответил я ему – уж очень приятное исключение от прочих разудалых панов-рыцарей представлял этот парень. – Это путь из многих дорог, ведущих из ниоткуда в никуда, и представляет собой лишь неразборчивые ответы на неразрешимые вопросы.
Были и откровенно хамские замечания. Все тот же пан Станислав с длиннющими усами, которые были, по всей видимости, предметом его гордости, грубо тыча пальцем на дырку в моей одежде, с явной издевкой осведомился:
– Что это у тебя, пан философ, никак ум из кафтана выглядывает?
– Нет, – не выдержав, резко ответил я. – Это глупость туда заглядывает.
Ответ шляхтичу не понравился. Он ехидно прищурился:
– А на сабельках ты, пан философ, столь же резв, как и на язык?
Но ответить я не успел.
Дмитрий поднялся со своего места, заметив, что время позднее и уже пора на отдых, а проходя мимо меня, остановился и, недвусмысленно положив руку мне на плечо и кивнув в сторону двери, во всеуслышание объявил: