, ан все одно – родич.
А второй Юрий был тихонько вывезен из села Домнино Костромского уезда, где его воспроизвела на свет божий Соломония, в село Климянтино, что близ Углича, и там уже в одночасье он стал Смирной-Отрепьев.
Дворне в Домнино, коя ведала, чей матери он сын, где-то через год было мимоходом сказано, что малец волей божией покинул сей мир, а те, что в Климянтино, знали уже совсем иное – про отца Богдана и осиротевшего сына, взятого на воспитание доброй теткой Марией Ивановной Шестовой.
– Я ему, яко в лета войдет, и мальцов-жильцов дам, – пообещал Иван Васильевич Федору, когда они уже сговорились о времени будущей свадьбы. – Коль ты царев братан[32], стало быть, и он что нашему государю братанич, что Дмитрию, кой неподалеку в самом Угличе проживает. Ну и я, получаюсь, коль дед его, тоже царского роду. – И Шестов дробненько захихикал над собственной шуткой.
Федор в душе поморщился – тоже мне царев родич выискался, но ничем своего недовольства не выказал, даже посмеялся вместе с будущем тестем.
Посмеялся и забыл. Выкинул из памяти, будто и не было этого вовсе…
Разумеется, скорее всего, что-то происходило не совсем так, как изложено мною, но в целом, мне кажется, дело обстояло именно таким образом. Дело в том, что дворня – это тоже люди. Вдобавок памятливые.
Событий-то происходит немного, и потому то, что идет вразрез с повседневным, раз и навсегда заведенным распорядком, запоминается ими накрепко.
Вплоть до мельчайшей безделицы.
А вы, поди, решили, что кот Рыжик – это уж точно мой авторский довесок?
Отнюдь нет.
Очень уж любил его истопник Митяй, который выходил больного тщедушного котенка, самолично выкормил его, а потому весьма остро реагировал, коли Рыжика забижали.
Среди дворни такого не случалось – Митяй и зашибить мог, ибо в плечах имел косую сажень, а вот от хозяев коту иногда перепадало.
Бывало, что ни за что.
Вообще-то в понимании Митяя любой случай – все равно ни за что, но справедливости ради замечу, что характерец эта рыжая бестия, судя по умиленным рассказам того же истопника, имела тот еще, так что в половине случаев влетало ему за конкретную вину.
Разумеется, что бы ни случилось, Рыжик бежал жаловаться в первую очередь именно к своему покровителю. И как раз в тот день, когда Федору Никитичу изрядно досталось от взбешенного отца, коту тоже влетело, после чего Митяй отправился в господские покои самолично.
Разумеется, не ругаться – из ума он еще не выжил. А вот узнать, да и, ежели чего, повиниться, оно надо – вдруг кот и впрямь учудил чего непотребное.