– Вовсе ничего? – уточнил Годунов, сверля меня своими черными глазами.
– Ну-у так, кое-что, – замялся я.
– Одно поведай: он умер?
Ну и как тут скажешь?
– Почти, государь, – уклончиво ответил я.
Густые черные брови Годунова от удивления взлетели вверх.
– То есть как это почти?
Пришлось высказать свои сомнения и на чем они основаны. Про картинку я вообще промолчал – навряд ли Бориса Федоровича заинтересуют любовные похождения Федора Романова, который и без того пострижен в монахи, а вотчины и прочее имущество конфисковано, то есть наказан по полной программе.
– Изрядно, – устало вздохнул Борис Федорович. – И впрямь мудер ты, Феликс Константинович. Без дыбы, без кнута спустя тринадцать годков, ан накопал таковского… Ну требуй награду, – ласково улыбнулся он мне.
– Да ведь мне почти ничего толком не удалось прояснить, – замялся я. – За что награда-то?
– А уж о том мне судить – прояснил али как, – построжел Борис Федорович.
Ну и ладно. В конце концов, я столько времени вбухал. Да и царь не отстанет, пока не попрошу у него хоть что-то. А то возьмет и сам подарок сделает… где-нибудь под Казанью или еще дальше, тогда снова придется ехать.
О! Идея!
Мне неожиданно припомнилось, с чего я начинал свой путь в этом мире, и я попросил Бориса Федоровича подарить деревню Ольховку, что на Псковщине, или если нельзя, то сменять на нее мою подмосковную деревушку.
Если царь на это пойдет, то я сумею отплатить Световиду за все хорошее. В конце концов, если бы не камень волхва, не было бы Квентина, и, как знать – возможно, моя жизнь закончилась бы в остроге или в личной темнице боярина Голицына.
Годунов недоуменно вскинул брови, но о причинах спрашивать не стал, осведомившись лишь, сколько там душ.
– Трех десятков не будет, государь, – сразу ответил я, припомнив расчеты по закупке зерна.
Брови царя поднялись еще выше. Срочно требовалось объяснение. На помощь пришли дядькины рассказы, один из которых я вспомнил.
– Там неподалеку от него некогда Бирючи стояли, где мой батюшка с моей матушкой повстречались… Сейчас-то села этого давно нет, ляхи еще при Батории спалили, но Ольховка почти рядышком, потому и хотелось бы как память…
Годунов уважительно кивнул:
– Тогда иное. Что ж, быть по сему. Завтра же повелю. Токмо как-то оно мелковато для царского подарка… – протянул он с сомнением.
Э нет, твое величество. Раз дал добро, так чего уж теперь. Царское слово – золотое слово.
– Для меня в самый раз, – возразил я и вновь напомнил, что до конца выполнить порученное не удалось.
– Что мог – содеял. И без того столько выведал, что, ежели бы я тебе не верил, как себе, впору повелеть в затвор сесть, яко Ондрюше. Он и то до кое-чего не дотянулся. Про поповского сынка я впервой токмо от тебя ныне и услыхал.