Именно его поведение воскрешает бурю воспоминаний о том давнем дне, когда из гигантского железного пузыря вырвался пар и брезент надулся, превращаясь в шар, и в этот момент я достиг всего, чего мог желать в своей прежней жизни. Это ощущение сродни наркотику — я хочу испытывать его снова и снова, но теперь оно отдает сладостной горечью: есть за что цепляться… или отбросить навсегда.
Тогдашний мой ассистент отреагировал почти так же, как сейчас Шайвер: оба на каком-то подсознательном уровне понимали, что происходит нечто неестественное.
— Не бойся, — говорю я Шайверу.
— Я не боюсь, — лжет Шайвер.
— А должен бы, — отрезаю я.
Глаза Гановера наливаются все более ярким сиянием. Мы слышим исходящее от него щелканье. Щелк, щелк, щелк. Жужжание. Слегка рокочущий кашель откуда-то из глубины. Снова жужжание. Мы приподнимаем его, так что теперь он словно полусидит. И кажется теплым на ощупь.
Голова поворачивается из стороны в сторону более грациозно, чем в моем воображении.
— Он живой! — охает Шайвер.
И тогда я смеюсь. Смеюсь и поясняю:
— В каком-то роде. У него нет ни рук, ни ног. Он безвреден.
Он безвреден.
И говорить не может. Ни единого слова, только щелкает.
Если, конечно, предположить, что он пытается что-то сказать.
* * *
К берегу пристает рыбачья флотилия, вместе с которой вернулись Джон Блейк и леди Солт. Похоже, морской воздух благоприятно подействовал на Блейка. Растрепанные ветром волосы, иссеченное солью лицо — он выглядит почти что умиротворенным, когда они входят в мою мастерскую.
А когда смотрят на Гановера, на льющийся из его глаз свет, я только что не ревную. Стоя бок о бок, они удивительно похожи на короля с королевой, и я неожиданно остро осознаю, что они выросли вместе и когда-то были любовниками. Взгляд Ребекки устремлен вдаль. О чем она сейчас думает? О Блейке? Обо мне? О море?
От них пахнет рыбой, свежим воздухом и солью, и почему-то мне этот запах, как нож в сердце.
— Что он делает? — спрашивает Блейк.
Всегда одни и те же вопросы. Почему у всего должно быть определенное назначение?
— Не знаю. Но горцы наверняка сочтут его красивым и по меньшей мере загадочным.
Но Шайвер тут же выдаёт меня, чем в очередной раз вызывает во мне знакомое чувство отчужденности. Я все меньше и меньше принадлежу миру этих людей.
— Он считает, что этот способен говорить. Только нужно еще поработать. И тогда он может сделать для нас все, что угодно.
— Он починен! — рявкаю, глядя на Шайвера так, словно совсем его не знаю. Мы пили вместе. Часами болтали. Я давал ему советы относительно дочери кузнеца. Но теперь это не играет роли. Он свой. Местный. Я чужак. Пришелец.