— Разве имя можно заслужить? — спросил он. — Чем ты заслужила свое?
— Ты бы не спрашивал, если бы знал язык сутайо.
Она зашагала быстрее, ловко уклоняясь от ветвей. Ни один листик не шелохнулся на ее пути. Горящему Волку пришлось замедлить шаг, чтобы идти так же бесшумно, не задевая вязанкой за деревья и не наступая на сухие ветки, поэтому она намного опередила его и первая присела к костру рядом с Ахатой.
Отец и дочь перекинулись негромкими словами, и Сентаху рассмеялась. Шаман пошевелил палкой в костре и сказал:
— Вчера моя дочь расставила ловушки в лесу. Если ты не устал, сходи вместе с ней, забери пойманную дичь. Я приготовлю тетеревов. Их мясо полезно для тебя.
Горящий Волк положил вязанку на траву и отряхнул рубаху.
— Я не устал. Пусть твоя дочь скажет, куда идти, и я принесу дичь. Если она ждет меня в этих ловушках.
Шаман, прикрыв глаза, задумался о чем-то, а потом произнес:
— Ты принесешь двух тетеревов. Старого косача и молодого петушка. Косач запутался в сети, а петушок висит в петле.
— Я не привык ловить птицу силками, — сказал Горящий Волк, пытаясь загладить невольное оскорбление. Как он посмел усомниться в охотничьей магии? — Дай мне ружье, и я набью полный мешок дичи.
— Здесь нельзя стрелять, — ответил Ахата. — Идите, не задерживайтесь.
Сентаху подняла с земли длинную меховую безрукавку и накинула себе на плечи.
— Идем, пока ты не остыл.
Горящий Волк присел рядом с шаманом и спросил негромко:
— «Сентаху» — это значит «сорока»?
— Мокрая Сорока, — кивнул Ахата. — Она получила это имя в детстве, и так до сих пор от него не избавилась.
Они углубились в лес, поднимаясь по склону горы. Горящий Волк едва поспевал за дочкой шамана, но его радовало то, что он перестал задыхаться. С каждой минутой он чувствовал себя все лучше. Когда на пути оказался быстрый ручей, он перемахнул его одним прыжком, и насмешливо оглянулся на Сороку, которая переходила вброд, высоко подняв подол рубахи.
«А ножки-то у нее не сорочьи, и все остальное тоже», — думал он, жадно оглядывая грудь, проступающую под тонкой тканью. Сентаху перехватила его взгляд, но не смутилась, а, наоборот, подтолкнула его бедром. От игривой улыбки ее глаза стали еще уже, а лицо еще шире:
— Почему ты остановился? Увидел что-то страшное?
— В этой жизни больше нет ничего страшного, — сказал он, облизав губы и с трудом заставив себя отвернуться. — Все страшное осталось в прошлом.
— Мужчины всегда говорят, что ничего не боятся. Не знаешь, куда уходит их отвага, когда они рядом с женщиной?
— Ты могла спросить это у мужа.
— Не успела. Нам с ним некогда было говорить. Я слышала, у тебя была жена-шайенка. Ей нравилось жить с белым?