В этом золотом свете Ада казалась богиней – раздраженной богиней. Ему бы радоваться, что ее волосы благопристойно убраны, но он не мог не вспоминать их свободными, рассыпавшимися, сияющими.
Его ладони стало покалывать. Заживающие мозоли, несомненно.
– И почему это я не должна считать Фернана одним из моих немногочисленных друзей?
– Он слишком много времени проводит в деревне. Его флирт с местными девушками известен всем. – Габриэль пожал плечами. – Я только хотел избавить тебя и Бланку от трудов самим обнаружить его истинный характер.
– Его характер? Интересно.
Как он мог смотреть в лицо врагам не бледнея, когда пронзительный взгляд этой женщины превращал его в мальчишку? Но после его напряжения и кошмарной встречи с Пачеко он потерял силу духа для таких откровенных столкновений.
– Да, – сказал он. – Я бы не хотел, чтобы он воспользовался преимуществом твоего друга.
– Потому что ты приберег это право для себя?
– Ада, я не сделал ничего, чего бы ты тоже не хотела.
– А ты подумал о том, что будет, если я забеременею?
Земля ушла у него из-под ног. Головокружение нахлынуло на него, как кипящая смола, вязкая и обжигающая. Ребенок. С Адой.
Он закрыл глаза, но не смог прогнать картину, в которой Ада качала его сына или дочь, дочь с волосами такого же глубокого темно-каштанового цвета, как у ее матери. Тоска, не похожая ни на какое физическое желание, пронзила его. Сожаление, последовавшее за ней, оставило его задохнувшимся, страдающим и пустым.
– Я полагаю, это означает «нет», – тихо сказала она.
– Ада...
– Фернан ведет себя по отношению ко мне больше как друг, чем ты. Ты решил обращаться со мной как с заразной. Это ты привез меня сюда.
Она подошла ближе, ее глаза горели пламенем, завораживающие и яростные. Габриэль жадно вдыхал ее аромат – единственную часть ее, которой он мог наслаждаться безнаказанно.
– Интересно, какие еще эгоистичные цели роятся в твоей голове?
– Перестань.
– Я не думаю, что перестану, – прошептала она. – Ты хотел, чтобы я была здесь, Габриэль. Ты потратил очень много сил, чтобы я выздоровела, но я думаю, что ты уже жалеешь об этом.
Сладость ее дыхания омывала его лицо. Боже, как же ему хотелось снова поцеловать ее! Сколько часов прошло? Всего один день? А его тело уже так изголодалось по ней, как будто они никогда не касались друг друга.
Но этого больше никогда не будет.
– Ты не единственное мое сожаление, – сказал он.
Ада рассмеялась – тихо, мелодично и грешно.
– Но какой толк проходить твое послушничество, если ты уже нарушил все данные тобой обеты?
– Рамки моего послушничества определяет наставник. Я обсуждал с ним прошедшие недели, и он позволил мне остаться.