…с моей стороны это объяснялось не скрытностью или страхом сглазить, а тем, что я давно и прочно пребывала в полном душевном анабиозе, и конца этому не предвиделось. После четырех лет непрерывных истерических романов, объяснений, ожиданий, надрывных исповедей и отповедей, уходов, возвращений, приступов христианского смирения и всепрощения, во время которых я начинала бегать по утрам, заниматься с гантелями и пить исключительно минеральную воду, сменявшихся исступленностью и одержимостью, совершенно бесплодными, во мне воцарилось флегматичное равнодушие. Я регулярно ходила в церковь, я понимала причины моих прошлых проблем, я не испытывала больше ни ревности, ни боли, я твердо усвоила, что любовь бывает только взаимной, а все остальное есть цепляние за иллюзии и бесовские искушения. Мужчины были предсказуемы, обременительны и скучны. И чем яснее я видела людей, тем меньше любви оставалось во мне. Меня покрыли невидимой для глаза вакуумной упаковкой, прочно защищавшей от малейшего эмоционального потрясения. Срок годности — не указан. Теоретически я знала, что глупо думать, будто творчество возможно только в бардаке, что любовь и страсть — одно и то же. Я знала — где-то должны быть люди, любящие друг друга ровной спокойной любовью, не мешающей им заниматься делами, ходить в театр, встречаться с друзьями, писать стихи (музыку, картины, снимать кино, все, что угодно), не доводящей их до нервных обмороков или решений уйти в монастырь. Практически, я почти ничего не писала и почти нигде не работала. Я чувствовала себя холодной пресыщенной сукой и ненавидела себя за это, как раньше ненавидела моих приятелей за то, что они мешали мне этой сукой стать. Но даже запаса маслянистой нефтяной ненависти не хватало на то, чтобы снова начать писать…
… — Аленины студенты ушли, оборачиваясь, откуда взялась музыка? Неужели она играла все это время? и пианино, разве здесь стояло пианино? тело распирает от потока энергии… — спасибо за сок — ну, это совсем по-европейски — по-европейски было бы, если бы я сама за себя заплатила или вернула вам деньги, но у меня только двадцать долларов и я вам их не отдам — о, это такой средний уровень, high class — это если бы я вернул вам сдачу — нет, это если бы я за вас заплатила, подала вам куртку и поцеловала на прощание руку — вот это был бы high class — ну, это уже New-Age какой-то — …вы позволите, я сейчас вернусь… — старушка-вахтерша торопится от гардероба к дверям и, якобы случайно, разглядывает меня — рыжая стрижка, джинсы, кожаная куртка, ботинки «Tank girl», плетеный индийский рюкзак — ее маневр множится в двух зеркалах, выдающих пожилое цепкое любопытство… судорожные волны энергии… совершенно невозможно устоять на месте… какие кривые зеркала… — куда вас подвезти, Даша? — в Теплый Стан… — усмешка, снова этот проверяющий взгляд, громко и тяжело ударяется наружная дверь, вахтерша не успевает отвернуться… — к сожалению, у меня встреча в пять… — осклизший осенний день… ржавые листья на лобовом стекле… пристегнитесь пожалуйста, а то она не заводится… до Баррикадной вас устроит?.. ну уж нет, я уже пристегнулась… зоопарк вырастает из-за дождя розовой пародией на замок из компьютерной игры — изощренная форма видеопиратства — …рука небрежно и покровительственно соскальзывает с руля в направлении моего колена и попадает на рюкзак, так-так-так, а маникюр-то мы не делаем, стыдно, господа, преуспевающий русский писатель без маникюра — это просто моветон, не слишком изящные пальцы, понял, что прокололся, делает вид, что за дождем плохо видно дорогу, машина тормозит на светофоре у метро — значит, до… — голова, наклоненная ко мне, смотрит на светофор или хочет поцеловать на прощание? браво, он стал осторожнее, решать мне? наклоняюсь, чтобы поправить джинсы, губы едва касаются моей щеки — …свидания, Даша…