Я слепо пробился через толпу дрожащих, причитающих, всхлипывающих и бессвязно лопочущих людей, которым наконец выдалось, о чем поговорить после скучного и бессмысленного, как и у меня, дня. Никому и в голову не пришло вспомнить про человека, которого ещё только что обнимал погибший; никто меня не окликнул; бегущие полицейские даже не взглянули в мою сторону, когда я вышел из метро на улицу. Они были лишь частью серого людского потока, устремившегося в подземку. Смерть перемещается быстрее звука; даже быстрее шепота.
Мое кредо такое же, как у сотен миллионов других людей. «Я тут ни при чем, оставьте меня в покое. Мое дело — сторона, я не хочу ни во что вмешиваться. Не приставайте ко мне. И все. Случившееся, конечно, ужасно, но ко мне не имеет ни малейшего отношения. Я его не толкал.»
Вот это последнее и решило дело. Я его не толкал. Задержись я в подземке хоть на минуту, наверняка нашелся бы умник, запомнивший меня, а потом его память стала бы выдавать то, что глаза вовсе и не видели. Мне такие фортели памяти были знакомы ещё по курсу психологии в нью-йоркском университете, когда профессор прицелился из банана, кто-то выстрелил, а потом мы все, как один, клялись и божились, что видели в руке у профессора пистолет. Я не хотел, чтобы нашлись свидетели, которые поклянутся, что старика толкнул я. Мысленно прокрутив перед глазами всю эту сцену, я ещё раз убедился, что даже не притрагивался к нему. Он просто отпрыгнул назад. Поскользнулся и свалился под поезд. Вот и все. Меня с ним не связывало ровным счетом ничего, если не считать возникшего было желания помочь больному старику. Я готов был присягнуть во всем этом на библии. Старик был болен и запуган, несчастный, дрожащий старикан, обратившийся ко мне за помощью. Теперь для него все позади.
Зачем же тогда я продолжаю здесь стоять? Неужели хочу посмотреть, как вынесут его останки? Нет, это мне ни к чему.
Стоял прохладный мартовский вечер, и я дрожал — но не от холода, а от испарины — пот тоненькими струйками стекал по моему телу. Я вздохнул, решительно повернулся, перешел на противоположную сторону Сорок второй улицы и зашагал к ближайшей станции метро. Над Нью-Йорком сгустились сумерки, в которых зазывно мерцали и переливались яркие неоновые огни бесчисленных баров.
Мимо меня пронеслась «скорая помощь», расчищая себе дорогу воем сирены. Санитары подберут то, что осталось от старичка, и упакуют в водонепроницаемый мешок. К горлу подкатила тошнота, но я подавил мучительный позыв и спустился в подземку. Здесь, на «Ай-А-Ти», одной из старейших веток нью-йоркского метро, поезда шли бесперебойно; здесь испуганные старички не сигали на рельсы и не задерживали тысячные толпы бледных ньюйоркцев, уставших от работы и давки. Я думал даже отдать ему дань уважения, но вместо этого развернул газету и погрузился в чтение, воспринимая слова как символы и даже не пытаясь понять скрытый в них смысл.