— Что-то ты сегодня средь недели пожаловала. Уж не в отпуск ли? Не помню, когда ты здесь последний раз отпуск-то проводила, года два аль три назад?
Тетя Екатерина — истинно русская красавица, несмотря на свои шестьдесят. Высокая, дородная, но отнюдь не толстушка…Темно-русые с проседью волосы, как обычно, заплетены в тугую косу, скрученную на затылке в тугой пучок, мягкие черты лица подчеркивает тонкая линия бровей, удивительной голубизны глаза всегда лучатся добротой и сердечностью…
Она вышла из калитки, направляясь ко мне, чтобы, как в детстве, обнять с дороги.
Красивая у нее улыбка, располагающая, искренняя, по всему видно, от сердца… И, несмотря ни на что, невозможно не ответить ей тем же…
— Здравствуйте, тетя Катя! — с сожалением вздохнула я. — Нет, не в отпуск… Случай выдался: вырвалась на три- четыре денька воздухом подышать, в речке искупаться…
— И на развалинах старой церкви побродить… — продолжила за меня Екатерина Евстафьевна.
— Изучили мои привычки?!! — улыбнулась я. — Да, место какое-то особое… Тянет туда…
— Так церковь же была, вот и тянет…
— Наверное…
— Ты погоди, — спохватилась. — Не уходи…Я тебе молочка принесу, настоящего, не такого, каким в магазинах торгуют.
Она направилась в дом и скрылась за приоткрытой дверью.
Я осмотрелась: за кустом шиповника увидела отца моей доброй соседки, деда Евстафия, сидящим, как обычно, на завалинке дома. На сей раз что-то заставило меня более внимательно приглядеться к нему: седые, давно не стриженые, волосы, выцветшие серо-голубые глаза в обрамлении густых серебристых бровей, пергаментная, испещренная глубокими морщинами, кожа. Однако время, хорошо поработав, всё же не смогло скрыть его былой привлекательности: черты лица, пусть и изувеченные старостью, были пропорциональны и правильны.
Зато грубая деревенская одежда с трудом поддавалась описанию: видавшие виды штаны, в былые времена, видимо, называемыми брюками, простая старенькая рубашка, стоптанные домашние тапочки и, конечно же, бессменная самокрутка собственного изготовления. Ничего другого дед Евстафий не признавал: все, от самых дорогостоящих, как он называл на свой лад, "Кентов", до " белого мора" считал наипервейшей отравой и "жизни укоротом".
— Здравствуйте, дедушка Евстафий! Сразу Вас не заметила. Простите…
— А мы, старики, со временем незаметными становимся, уходим потихоньку…
Дед покряхтел, выпустил струйку табачного дыма и, не вынимая самокрутки изо рта, снова заговорил. Как у него это получалось — трудно сказать, но речь была внятной, будто никаких препятствий на её пути в виде самодельной сигареты вовсе не существовало…