— Ну, девки благородные озаботились! — засмеялся Лузин. — Надо правду-матку лепить, босс.
— Пожалуй, — закивал профессор. — Охо-хо… Пойми нас правильно за такое подсудное поведэние. Ты спрашиваешь, почему не официально…
— Да, ё-моё! — приподпрыгнул Степан, понимая, что вот он, долгожданный кризис. — Там что, рыбное место? Или килотонные баллоны проржавевшие в конягу? Или расширенный мордент пэнсэ дубль? Такой расширенный, что ни в какие ворота не лезет!
Такая вязкая пауза… Лузин замер с бутылкой, покусывая губу.
— О боги благие! — профессор взял из руки ассистента бутылку, разлил. — Ухватил соль, малчик. Действительно, этот эффект может оказаться самым эффективным оружием за всю человеческую историю. Выпили. Ва-и-й!
Степан вздохнув, тяпнул за профессором. Лузин не притронулся, понасупившись на художника, и всё грыз свою несчастную губу.
— Выпей, что ли, Ив? Смотришь на меня, как на будильник пол-шестого утра.
— У меня стагнация такая от напряжения, — обнюхал рыжее зеркальце коньяка, выпил.
— Лишь бы Новый год не просидеть, — Степан поднялся, утопил кулаки в брючных карманах и вразвалочку пошел к окну. — Радио включить, что ли?
Мастерская — цилиндр на большем цилиндре. А балкон вокруг мастерской получается вроде декоративного, но не для него. Выдернул шпингалет, толкнул рамы и запрыгнул на подоконник, кивком подбородка предложив сокомпанейцам следовать за ним.
Мастерскую обвивала жестяная дорожка, залитая у стены гудроном. От отмоченной теплым ливнем черной ленты исходил какой-то нежный аромат не то новой кожаной обуви, не то чуть подгоревшей восточной еды.
— Что там желтое? — потыкал Копелян пальцем вниз.
— Китайское посольство, естественно.
— Почему, естественно?
— Вы сами же сказали: желтое.
— Племя молодое каламбуристое.
Приотставший ассистент шепнул в ухо художнику:
— Племя наше каламбуристое. Буристое калом. Каловым колом.
Профессор разглядывал город, мерцающий несусветным количеством ламп. Был он в годах и потому сентиментален. Подняв кустистые бровки, выдал на гора:
— И… и блистающий горизонт. Меч, разрезающий согласие земли и неба.
— Ясно дело, — одобрил Степан. — Только небо в голубых глазах поэта. А вы знаете, господа, где на свете родился дельтапланеризм?
И рассказал историю о том, как во времена строительства университета, построенного даровым трудом политзаключенных, убегал один арестант. Он сделал первый в мире дельтаплан и сиганул с двадцать четвертого этажа. Повязали его у набережной. В том месте, где овчарки ободрали с зека штаны, по идее сейчас должен стоять памятник. Современная мифология — Икар, но в полосатой робе.