— Я думаю, что отношусь к числу интересующих вас лиц, — сказал Шумов по-немецки.
— Молчать! Бандит! — рявкнул Сосновский.
— Кто это? — спросил унтерштурмфюрер.
— Он замешан в убийстве бургомистра.
— Вернее, пострадал вместе с бургомистром, — поправил Шумов.
— Откуда вы знаете немецкий язык?
— Я учил язык в гимназии. По образованию инженер и приехал в город с соответствующими рекомендациями.
Щеголеватый молодой немец окинул Шумова проницательно-подавляющим «гестаповским» взглядом.
— Вам нужен такой человек, господин майор?
— О да… — откликнулся пожилой офицер, — но…
— Разберемся. Нас он не обманет. Мы забираем этого человека, господин Сосновский. Оформите соответствующие документы.
— Слушаюсь.
Возражать он не мог, а немец повернулся к Шумову и показал рукой на дверь:
— Следуйте за нами.
Шумов поднялся и вышел из кабинета вслед за Лаврентьевым.
Так они встретились впервые, не зная друг друга, хотя Шумов кое-что и знал. Он знал, что существует человек, к которому он может обратиться в минуту крайней опасности, в исключительном случае, но, конечно же, лучше было не подвергать этого человека дополнительному риску, потому что он выполнял свое четко обозначенное и очень важное дело.
Однако, помимо своего дела, человек этот ежедневно выполнял и так называемые непосредственные служебные обязанности, и в кабинет Сосновского привели его именно эти обязанности, а не романтическая миссия вырвать Шумова из лап злодея. Он действительно пришел, чтобы отобрать нужных немецким властям людей, и делал это добросовестно, ибо иначе ему было невозможно служить там, где он служил, и выполнять порученное задание, которое было гораздо важнее, чем мелкий саботаж распоряжений оккупационного начальства. Но это не значило, конечно, что каждодневная служба в полевом гестапо, занимавшемся главным образом уничтожением преданных Советской власти людей, воспринималась им как деловая рутина. Это была тяжкая рана, и он не знал еще, что ей предстоит кровоточить до конца его дней.
Выйдя из душной, замурованной непроницаемым толстым стеклом закусочной — ничего лучшего по пути в гостиницу не встретилось, — Лаврентьев еще раз вспомнил эту первую встречу с Шумовым; начиная с нее и до взрыва театра, за очень короткий, в сущности, если считать в календарных единицах, срок произошли те трагические события, что повлекли за собой гибель многих людей. Люди эти, с которыми судьба связала Лаврентьева прямо или сложными взаимозависимостями, погибли, а он прошел войну до конца и воочию убедился, что жертвы не были напрасными. И теперь, почти через треть, века, он вернулся в этот город и увидел, что на месте развалин и халуп выросли благоустроенные районы, где живут нарядные, хорошо выглядевшие люди, они трудятся, загорают на пляжах, заняты нормальными повседневными делами и чтут память тех, кто не дожил и не увидел. И не только чтут, но и возвращаются к ним памятью, и вот даже картину собрались делать, чтобы показать живущим… Что? То, что было, или то, как они представляют то, что было?