Марк пару недель носил эти часы дома, а потом отнес их в центр города вместе с плюшевой красной коробочкой и модным гарантийным талоном и продал в антикварном магазине ювелиру, который занимался скупкой подержанных вещей. Он выручил за часы немного, это были действительно копейки по сравнению с их настоящей стоимостью, но ему было от этого хорошо, и он потратил эти деньги, как точно помнит, на майку, и на золотую серьгу в ухо, и на пару альбомов — Thin Lizzy и Earth Wind and Fire. Ни Лоуренс, ни его мама никогда не спрашивали его, почему он больше не носит эти часы, хотя он был уверен, что они в курсе его проделки. Он заиграл эти альбомы до смерти.
Все сходится, дом номер 12, но этот дом никак не похож на тот, который он помнит. Аккуратно выкрашенная парадная дверь, розовато-лиловый перламутр, и на окнах — маленькие панели, которые раньше были закрыты отсыревшими разрисованными картонками, теперь заменены новыми, расписанными цветочным орнаментом стеклами. Дорожка к дому тоже аккуратно вымощена, а передний двор посыпан галькой. Нет ни мусора, ни следов кошачьего или собачьего дерьма.
Он ничего не понимает, и перед тем как отважиться подняться вверх по дорожке, он решает вернуться к машине и проверить адрес. С того места, где он припарковался, видно название улицы в начале дороги, и, проверив адрес, который он написал на задней стороне конверта и оставил вместе с дорожной картой на переднем пассажирском сиденье, он понимает, что прибыл куда надо. Марк снова выбирается из машины, и первое, что он думает: как бы он хотел, чтобы Николь была сейчас с ним — дом Ким претерпел такие радикальные изменения, и от этого он чувствует себя еще более неловко — впрочем, когда он залезает на заднее сиденье и аккуратно вытаскивает компьютер, а затем, неуклюже волоча большой розовый сверток по короткой, ровной дорожке к сияющей парадной двери, он снова ощущает возрастающий восторг от того, что ее нет с ним — потому что теперь он может вести себя, как ему заблагорассудится, и некому его контролировать.
Поставив упаковку на лестницу и постучав, ожидая, когда кто-нибудь откроет дверь, он восстанавливает в памяти последние слова, сказанные Ким по телефону, когда примерно неделю назад у них состоялся этот внезапный разговор. Он вспоминает тон ее голоса, пьяный и поддразнивающий, на эту удочку он уже когда-то попадался. И, стоя на промозглом ветру, он начинает размышлять, как это будет — заняться с Ким сексом, сейчас, спустя все эти годы. Он представляет, как она ведет его в свою спальню, и там медленно, поддразнивая его, снимает свои оранжевые грязные хипповые тряпки, и он видит, что на ней нет никакого нижнего белья, и что ее волосы под мышками и лобковые волосы разрослись буйно и кустисто, потому что у всех хиппи, путешественников и бродяг на теле растут волосы, думает он. И от нее пахнет, пахнет не этими приятными и неоправданно дорогими духами из Boots, а спертым потом и немытой кожей. Это почти что животный запах, и он находит его удивительно возбуждающим. Марк представляет, как она ложится на кровать, раскидывает ноги, открывая его взору спутанный клубок лобковых волос, манит его, зовет, чтобы он присоединился к ней, и он делает это, зарывается в ее запахе, в ее волосах, в ее теле. В ее дикости. Спустя все эти годы.