– Но мне надо чем-то заняться. Дайте мне корзинку.
Она согласилась и даже принесла чистое полотенце, чтобы я прикрыла свое платье.
– А то еще запачкаете! – сказала она. – К черной-то работе вы непривычная, по вашим рукам видно, – добавила она. – Может, вы портниха?
– Нет, вы ошиблись. Да и не важно, кем я была, не думайте об этом. А лучше скажите мне, как называется этот дом?
– Одни его называют Марш-Энд, другие – Мур-Хаус.
– А джентльмена, который здесь живет, зовут мистер Сент-Джон?
– Да нет, он тута не живет, гостит пока. А живет он у себя в приходе. В Мортоне.
– В деревне в нескольких милях отсюда?
– Вот-вот.
– А чем он занимается?
– Священник он.
Я вспомнила, что мне ответила старая экономка в доме при церкви, когда я спросила священника.
– Так, значит, это дом его отца?
– Ну да. Старый мистер Риверс жил здесь, а допрежь его и его отец, и дед, и прадед.
– Так, значит, этого джентльмена зовут Сент-Джон Риверс?
– Да.
– И их отец скончался?
– Вот уж три недели. От удара.
– А их мать?
– Хозяйка померла много лет назад.
– А вы давно у них служите?
– Да тридцать лет будет. Я их всех вынянчила.
– Это доказывает, что вы честная и верная. И я хвалю вас, хотя вы невежливо назвали меня нищенкой.
Она вновь посмотрела на меня с удивлением.
– Кажись, я про вас худо подумала, – сказала она, – да ведь сколько всяких мошенников развелось, так уж вы меня простите.
– Хотя, – продолжала я с некоторой суровостью, – вы гнали меня от своей двери в ночь, когда вы бы и собаку наружу не выставили.
– Оно, конечно, нехорошо получилось, да что делать-то? Я же не о себе думала, а о деточках. Бедненькие, о них ведь некому позаботиться, окромя меня. Вот и надо остерегаться.
Несколько минут я хранила суровое молчание.
– Вы уж не держите на меня сердца, – сказала она затем.
– Как же не держать! – ответила я. – И объясню вам почему. Не за то, что вы отказались дать мне приют или сочли меня мошенницей, а потому, что вы вот сейчас попрекнули меня тем, что у меня нет «серебряников» и своего дома. Многие из лучших людей, каких только знал свет, были столь же неимущими, как я. И если вы христианка, так не должны считать бедность пороком.
– Что верно, то верно, – сказала она. – Мистер Сент-Джон мне то же толкует. И я вижу, что дала маху. Но теперь-то я вас получше узнала. Тощенькая-то вы тощенькая, но, видать, порядочная.
– Довольно-довольно! Я вас простила. На чем и пожмем руки.
Она вложила мозолистую выпачканную мукой ладонь в мою руку, еще одна, уже совсем сердечная, улыбка озарила ее грубоватое лицо, и с этой минуты мы стали друзьями.