Такое признание своей зависимости вызвало слезы на мои глаза: будто царственный орел, прикованный к тонкой жердочке, был вынужден просить воробушка быть его защитником и питателем.
Прочь слезливость! Я смахнула с лица соленые капли и занялась приготовлением завтрака.
Почти все утро мы провели на воздухе. Я вывела его из сырого дремучего леса на веселые луга. Я описывала ему, как ярко они зеленеют, какими освеженными выглядят цветы и живые изгороди, как бездонна голубизна небес. В прелестном уголке я нашла ему сиденье – широкий сухой пень. А когда он сел и привлек меня к себе на колени, я не воспротивилась. Зачем? Если и ему, и мне равно хотелось быть как можно ближе друг к другу? Лоцман улегся рядом с нами, кругом царили тишина и покой.
Внезапно он крепче сжал меня в своих объятиях и заговорил со страстностью:
– Жестокая, жестокая беглянка! Ах, Джейн, что я пережил, когда обнаружил, что ты покинула Тернфилд, что тебя нигде нет, а осмотрев твою комнату, понял, что ты не взяла с собой денег и ничего ценного, что могла бы продать! Подаренное мной жемчужное ожерелье покоилось в своем футляре, твой багаж стоял упакованный для свадебного путешествия, по-прежнему запертый и перевязанный ремнями. Что будет с моей любимой? – спрашивал я себя, – без денег, без крова над головой? Так что же с ней было? Расскажи!
Подчинившись, я начала рассказывать о том, что произошло со мной за этот год, постаравшись как можно меньше касаться подробностей первых трех дней скитаний и голода. Ведь открыть все значило причинить ему ненужные страдания. Даже то немногое, что он услышал, ранило его любящее сердце глубже, чем мне хотелось бы.
Мне не следовало, твердил он, бежать от него без всяких средств к существованию. Я должна была открыть ему свое намерение, должна была довериться ему. Он ни за что не принудил бы меня стать его любовницей. Каким необузданным ни выглядел он в своем отчаянии, он слишком сильно, слишком нежно любил меня и не смог бы быть моим тираном. Он отдал бы мне половину своего состояния, не потребовав взамен даже поцелуя, лишь бы я не отправилась скитаться по белому свету без друзей и поддержки. Он уверен, что я натерпелась куда больше, чем призналась ему.
– Ну, какими бы ни были мои страдания, длились они очень недолго, – ответила я и перешла к тому, как меня приняли в Мур-Хаусе, как я стала деревенской учительницей и прочее. Дошел черед и до того, как я внезапно узнала о своем наследстве и обрела родственников. Разумеется, в моем рассказе часто упоминался Сент-Джон Риверс. И когда я завершила повествование, он тотчас вернулся к этому имени.