Ларс Эмануэльссон встал, пересел за соседний столик:
— Так лучше?
— Лучше. Для кого вы пишете?
— Пока не решил. Сперва история, потом решу, кому ее предложить. Кому попало не продам.
Его назойливость все больше раздражала Биргитту. К тому же запах, словно он давно не мылся. Этакая карикатура на приставучего газетчика.
— Я слышал, как вы вчера разговаривали с Виви Сундберг. Не очень-то задушевно, два петуха в женском обличье, оба настороже. Я прав?
— Нет. Мне вам нечего сказать.
— Но вы не станете отрицать, что говорили с ней?
— Конечно не стану.
— Любопытно, что здесь делает хельсингборгский судья. Вы как-то связаны с расследованием. В норландской деревушке происходит жуткая резня, и Биргитта Руслин приезжает сюда из Хельсингборга.
Она насторожилась еще больше:
— Что вам нужно? Откуда вы знаете, кто я?
— Это дело техники. Ведь жизнь — непрерывные поиски оптимального пути к результату. Думаю, с судьей обстоит так же. Существуют правила и предписания, законы и постановления. Но методы у каждого свои. О скольких расследованиях я писал, уже и не припомню. Целый год, точнее, ровно триста шестьдесят шесть дней следил за расследованием убийства Пальме. И быстро понял, что убийцу никогда не поймают, потому что следствие потерпело крушение, еще не выйдя в море. Было очевидно, что преступник уйдет от ответственности, так как полиция и прокуратура искали не разгадку убийства, а благосклонность телеканалов. Многие считали тогда, что это Кристер Петтерссон. Кроме отдельных умных следователей, которые понимали, что это не он, по всем статьям не он. Только их никто не слушал. Я стараюсь держаться на расстоянии, кружу поодаль. Тогда видно то, чего другие не замечают. К примеру, как к судье приходит полицейская, которая явно круглые сутки занята расследованием. Что вы ей передали?
— Этот вопрос останется без ответа.
— Раз так, вы, думаю, глубоко замешаны в происходящем. Могу написать. «Сконский судья замешан в хешёвалленской драме».
Она допила кофе и встала. Эмануэльссон вышел следом за ней в холл:
— Если сообщите что-нибудь, я в долгу не останусь.
— Мне совершенно нечего вам сказать. Не потому, что у меня есть какой-то секрет, просто фактически я не располагаю ничем, что может заинтересовать журналиста.
Ларс Эмануэльссон вдруг погрустнел:
— Репортера. Не журналиста. Я ведь не называю вас крючкотвором.
У нее неожиданно мелькнула одна мысль:
— Это вы звонили ночью?
— Я?
— Что ж, понятно.
— Телефон звонил? Среди ночи? Когда вы спали? Этим интересоваться позволительно?
Не отвечая, она вызвала лифт.
— Одно я вам сообщу, — сказал Ларс Эмануэльссон. — Полиция скрывает важную деталь. Если возможно называть человека деталью.