— писал в марте 1924 года в парижской газете «Последние новости» М. Осоргин.
Вот несколько выдержек, характеризующих позицию имажинистов по отношению к искусству и идеологии.
«Рассматривание поэзии с точки зрения идеологии — пролетарской, крестьянской или буржуазной — столь же нелепо, как определять расстояние при помощи фунтов».
«Не напоминают ли пролетарствующий «ЛЕФ» и литературные октябристы из «На посту» потемкинские деревни?»
«То, что нынче называется пролетарским искусством, это бранный термин, это прикрытие модной вывеской плохого товара. В «пролетарские поэты» идут бездарники вроде Ясинского или Князева или недоучки вроде Семена Родова. Всякий рабочий, становящийся поэтом — профессионалом, немедленно фатально порывает со своей средой и зачастую понимает ее хуже, чем «буржуазный» поэт».
«Шарлатаны от искусства, этакие критики, как Коган и Фриче, хилое, простуженное на сквозняках упадочности искусство, пытаются врачевать клиштером, (…) как врачевал Арлекино сухой кашель Панталоне, на что больной мудро возражал: «Кашель-то у меня спереди, а не сзади происходит (…) Искусство болело формой, а к нему лезли с клиштером идеологии».
Могли ли простить большевики столь ядовитые насмешки?
В стихах имажинистов 1918 года еще присутствует поощряемая новыми властями тема перерастания Октябрьской революции в мировую. У Мариенгофа читаем:
Скоро к сосцам твоим прикоснутся,
как братья,
Новые своры народов…
Еще не одна революция
Нянчиться будет в твоей зыбке.
Но в 1921 году В. Шершеневич уже напишет:
Не хотели ль мы быть паровозом
Всех народов, племен и стран?
Не хотели ль быть локомотивом,
Чтоб вагоны Париж и Берлин?
Оступились мы, видно, словом.
Поперхнулись теперь под уклон.
А в 1923 году, когда стало ясно, что расчет советского руководства на то, что вслед за Россией революция охватит страны Европы, не оправдался, он же добавит:
Победы нет! И горечь пораженья
Победой лицемерно мы зовем.
Имажинисты стали для большевиков опасны. В письме Ширяевцу от 26 июня 1920 года Есенин пишет: «Уж очень трудно стало у нас с книжным делом в Москве. Почти ни одной типографии не дают для нас, несоветских, а если и дают, то опять не обходится без скандала. Заедают нас, брат, заедают».
Выверты и перекосы имажинизма были устранены правительством в голодный 1922 год, после отъезда Есенина в Америку. В воспоминаниях Галины Бениславской читаем: «Денежные дела Мариенгофа были очень плохи. «Стойло Пегаса» закрылось, магазин ничего не давал, и Мариенгоф с женой, ждавшей тогда ребенка, форменным образом голодали».