– Послушай, я ведь до сих пор не знаю одной вещи.
– Какой именно?
– Как тебя зовут?
– Ты знаешь…
– Я знаю только твою фамилию.
– Зачем же я буду тебе об этом говорить? Я ведь знаю, зачем тебе нужно мое имя: хочешь написать его на моей могиле. – Поняв, насколько неудачной была эта шутка при данных обстоятельствах, Рэнсом поморщился и виновато пробормотал: – Мы непременно найдем дорогу завтра утром, не сомневайся.
– А-га, – вздохнула Мадлен, и Рэнсом понял, что она ему не верит. – Прости меня! – вдруг сказала она.
– Это еще за что? – нахмурился он.
– За все, – тяжело вздохнула она. – За то, что я убежала от тебя тогда утром, за то, что из-за меня тебе пришлось снова лететь в эту дурацкую Монтедору, за то…
– Мэдди, но это…
– …за то, что тебя ранили…
– Ну, вот уж в этом как раз твоей вины нет, – возразил Рэнсом.
– Да, но… О Господи… – Рэнсом с изумлением услышал слезы в ее голосе. – Я была такой идиоткой, что тогда, в Нью-Йорке, перед самым нашим отлетом, сказала Престону: «Может, в конце концов мне повезет, и какой-нибудь мятежник застрелит этого Рэнсома…» – выпалила вдруг Мадлен.
– Неужели ты могла такое сказать?
– Могла…
Еще немного – и она разревелась бы, как маленькая девочка. Однако, решил Рэнсом, если он начнет сейчас нежно утешать ее, то она, чего доброго, почувствует себя виноватой еще больше. Поэтому он решил поспорить:
– Не верю, чтобы ты могла сказать такое.
– Но ты ведь вел себя со мной в Нью-Йорке ужасно, – начала защищаться Мадлен.
«Что ж, неплохо, – обрадовался Рэнсом, – ее идиотское чувство вины проходит».
– Ну, может, я себя вел не очень хорошо, но ты…
– А что я? – возмущалась Мадлен. – Я просто не люблю, когда со мной начинают вести себя по-хамски.
Рэнсом еле сдержался, чтобы не рассмеяться:
– Не любишь? Ну-ну, продолжайте, леди Мадлен.
– А что тут говорить? – продолжала кипятиться Мадлен. – Ты и так все прекрасно понимаешь. Ты сказал, что собираешься рассказать всем о той нашей ночи в Монтедоре, хотел доказать всем, что видел меня обнаженной, потому что знаешь, что у меня родинка на…
– Очень, кстати, сексуальная родинка, – заметил Рэнсом.
Мадлен громко рассмеялась:
– И почему ты не дал мне покаяться в собственных грехах? По-моему, я не так уж часто признаю себя виноватой.
– Настроения нет, – пояснил Рэнсом.
– Ну, я все-таки повторю свои извинения.
– Мэдди, не могли же меня подстрелить только потому, что ты пожелала этого когда-то в сердцах.
– Конечно, но… Болит нога?
– Терпеть не могу идиотских вопросов, – поморщился Рэнсом. – Ну конечно, болит. Сразу видно, что тебя никто никогда не подстреливал.