Во-вторых, контракт придает вес границам возможностей, отношениям и наказанию, наделяя их особой спецификой. Положения контракта связаны между собой. Скрепленные самой фантазией, они не имеют никакого отношения к заранее заданным нормам справедливости и морали, за исключением присущих самой фантазии. Как Судьба, они несут в себе ощущение неизменности. Будучи однажды определены, эти положения становятся жестким и весьма настойчивым напоминанием для тех, к кому они обращены.
Парадоксально, что именно роковая незыблемость положений и их постоянство во времени помещают мазохиста в мифическую реальность вневременной души, вечного здесь-и-везде, присущего сновидениям, смерти, психозу. Вместе с тем наступление мимолетных мучительных приступов жгучего стыда свидетельствует о существовании безжалостной вечности. Как только стыд проникает в память, его переживание сразу теряет конечность времени и места, становится неумолимым, пронизанным унижением, обращенным к мазохистским воспоминаниям, как к вечному памятнику. На него следует смотреть, за ним надо ухаживать, ритуально посещать, испытывая боль и ностальгию. Переживание стыда превращается в печальную обязанность, выходящую за рамки индивидуальной грусти, напоминая ритуальную службу, посвященную Дню Памяти. Переживание стыда заставляет нас помнить не только о своей личной боли и своей ущербности, но и об обезличенной архетипической основе, в которой нет ничего индивидуального.
При закреплении ограничений или норм (в чем, собственно, и заключается функция контракта) определяются наказания за их нарушения. Однако вина, порожденная нарушением роковых границ, лежит гораздо глубже индивидуальной вины, определяемой Эго. В особенности такое нарушение пробуждает архетипическое — и экзистенциальное — ощущение несправедливости, которое включает унижение, обусловленное, с одной стороны, человечностью, а с другой — самонадеянностью из-за пребывания слишком близко к божественному. Любое состояние является грехом, требующим вечного искупления. Эта вина бытия, а не деятельности. Как и в христианской притче о первородном грехе, как в дионисийских ритуалах инициации, как в мифе о Прометее, — это необходимая вина или вина Необходимости, ибо она дает определение человечности и ее границам.
По мнению Симоны Вейль, непреложный факт состоит в том, что чувство вины для человеческой натуры идентично ощущению Я. Условия и обстоятельства нашей жизни формируются временем, притяжением земли, биохимией, генетикой, семьей, обществом, родом, страной и многими другими факторами. Между нашим рождением и нашей смертью есть связь, наша сущность предопределена. Эти положения контракта нас ограничивают и ужимают, иногда мы ощущаем их как строгие, жесткие и несправедливые, как проявления садизма. Но контракт все равно заключается, и он необходим. Его положения переворачивают нашу человечность с ног на голову, превращая нас в жертву, и мы становимся такой жертвой, мучительно и страстно переживающей свою человеческую сущность.