Генерал перевел дух.
— На удивление, а может быть специально, повышение цен совпало с этим глупым праздником социалистов — Международным женским днем, — продолжал Хабалов. — Около сотни домохозяек вышли на мирную демонстрацию, требуя отмены повышения цен. Тут уж правительство с запозданием среагировало: было дано объявление, что в течение ближайших трех дней в столице будет разработана карточная система и цены на хлебопродукцию станут определяться градоначальством. Объявления дали в газеты, расклеили по всему городу, более того, мы на самом деле приступили к работе, совместно собрали комиссию, через три дня, ей-богу, все было бы…
— Дальше, пожалуйста, — сдержанно попросил я.
— А дальше, государь, начался кошмар! — Хабалов буквально зарыдал в трубку. — Именно в этот день, в день хлебной демонстрации, как будто специально ожидая повода, Путиловский объявил локаут! Крупнейший военный завод страны в разгар войны уволил двенадцать тысяч рабочих. Двенадцать тысяч!! Как вы думаете, чем они занялись на следующий же день?
— Вероятно, это риторический вопрос, — выдохнул я. — Присоединились к митингующим?
— Вот именно! Давно следовало отдать все крупные заводы под прямой контроль правительства, а военные — вообще на государственную дотацию, тогда бы не было никаких локаутов. Уверен, это заговор думцев. Путилов, как и прочие столичные фабриканты, очень близок к Родзянко и Гучкову. Даю руку на отсечение, они договорились с пекарями и заводчиками заранее. Все запланировано!
Я пригладил волосы на затылке — становилось еще и жарковато.
— Похоже на то. Что сейчас?
— Не знаю, не знаю… — визгливо запричитал Хабалов. — Город словно охватило собачье бешенство. Двенадцать тысяч путиловцев стали только началом. Фабриканты будто сошли с ума — локауты обрушились на город настоящим водопадом. Якобы из-за участия в забастовках, а на деле просто чтобы подогреть обстановку, рабочих стали увольнять массами. Сегодня, по данным статистического комитета градоначальства, уволено уже сто пятьдесят тысяч человек! Они оставлены без средств к существованию, в условиях, когда в столице нет хлеба — все лавки заперты проклятыми коммерсантами на лопату. Пролетарии крайне раздражены — и их можно понять, ведь у всех семьи! Мои казаки пытаются что-то сделать, но их слишком мало против этого моря людей. И вы же знаете рабочие комитеты, они как мухи, летящие на запах гнили. Пока все оставалось спокойно, их не было слышно, сидели тихо и не высовывались. Но другое дело сейчас — уволенные десятками тысяч собираются на площадях и требуют хлеба! И социалисты, естественно, призывают их к низвержению власти! Это ужас, гигантский бунт!