Иван Федорович метался по камере, не зная, что предположить.
Как-то ночью проснулся и вспомнил Кресты, соседа по нарам, тихого и скромного артиста Ивановского драмтеатра. Никакими заслугами не был артист отмечен, незаметный служитель искусств, на сцене появлялся в эпизодических ролях, талантик крохотный, но чем-то полезный, иначе Ленинград не переманил бы его к себе. Однажды вернулся он с допроса в сильном смущении, его, оказывается, следователи стали называть заслуженным артистом, выдающимся деятелем советского театра. Ивану Федоровичу разные мысли приходили по этому поводу, он в Крестах подумывал даже о том, что следователь пытается спасти незащищенного никакими титулами человека.
Догадался здесь, в камере. Есть же только два способа утверждаться в собственной значимости: либо врагов своих развенчивать до абсолютной никчемности, либо возвеличивать их, укрупнять, возвышать, дотягивать до героев. Ну, что лично для себя извлекли бы следователи Крестов из расстрела актера с амплуа «кушать подано»? Не упоминаемого в афишах? Мелко, скучно, и принижает того, кто вершит жизнями. Зато как упоительно определять на смерть людей заслуженных и почитаемых! И эти, нынешние следователи, кто они? Обычная энкавэдэшная мелюзга, так ни одного шпиона и не поймавшая, всех дел-то у них – самострельщики и дезертиры. А паек – по пятой авиационной норме, а орденами обвешаны, а власть грандиозная. На памяти Ивана Федоровича был случай. При нем в штабной землянке один начальник орал на особиста: «А ты куда смотрел? Ты что, забыл, кто командует полком?.. Ты командуешь, ты!»
В эту ночь Иван Федорович, просветленный догадкой, мысленно простился со всеми женщинами Земли. Он был готов к смерти.
А утром все вдруг изменилось. Полковник сам открыл дверь камеры, за спиной его – перекошенные в страхе физиономии особистов, политработников, военюристов.
– Быстрей! В Москву!
Когда Андрианов (сердце пело и плакало) спросил, надо ли ему заезжать в госпиталь, ответили хором – мы, мол, тебя сами сейчас переосвидетельствуем, ты у нас побегаешь по полосе препятствий!
Все злые, возмущенные… Дали ему сопровождающего, и тот повез его в столицу. Там-то Андрианов и узнал, что запросы следователей разворошили старое, вроде уже давно забытое дело, и с самого верха пришло указание, как надо оценивать эпизод с прорывом из окружения, кого наказать, а кого вознести. Одних убирали, других выдвигали, тут-то и вспомнили о человеке, который вывел из вяземского котла остатки трех дивизий.
В госпитале Бурденко Ивана Федоровича признали годным к строевой службе, в Кремле вручили два ордена. Жил он в гостинице «Москва», было в ней много офицеров, генералов и красивых женщин. Андрианову все казалось: вот сейчас мелькнет Томка.