Почти сразу же после развода мать вышла замуж за моего отца, местного торговца зерном, и произвела меня на свет в качестве подарка на свое двадцатидевятилетие. Но я никогда не был любимым и желанным ребенком. Думаю, мама смотрела на меня как на еще одного из своих четвероногих подопечных, которого надо было кормить, поить дважды в день, вычесывать и тренировать и чтоб все остальное время сидел тихо в своем стойле.
Наверное, я был очень одинок в детстве, но, поскольку возможности сравнить не имелось, был вполне весел и счастлив. И поскольку человеческого общения в доме не хватало, переключился на собак и лошадей — у них всегда находилось для меня время. И я играл с ними в разные игры. Это были мои друзья. Помню, как пережил душераздирающую трагедию, когда Сьюзи, моя любимая собака биггль, попала под машину и погибла. Что еще хуже — мама не стала утешать меня, просто сказала, чтоб я не распускал нюни, ведь это всего лишь навсего собака.
При разводе родители долго и отчаянно спорили, с кем должен остаться я. Лишь через много лет до меня дошло, что спорили они не из-за любви к сыну. Нет, из-за того, что ни тот, ни другой не хотел взваливать на себя ответственность за воспитание восьмилетнего ребенка. Мама проиграла, и потому я остался с ней, отец же исчез из моей жизни навсегда. В то время я не считал это большой потерей, да и до сих пор не считаю. Несколько раз он писал мне, присылал открытки на Рождество и ко дню рождения, но, по всей видимости, всегда считал, что без меня ему лучше. А я так просто уверен, что и мне без него.
* * *
— Ну и как там было, в Афганистане, дорогой? Ну, естественно, до того, как тебя ранили? — довольно бестактно спросила мать. — Хоть какие-то развлечения были?
Мама всегда умудрялась обращаться ко мне со словом «дорогой», не вкладывая в него ни малейших эмоций. В ее случае здесь даже присутствовала некая доля сарказма — так насмешливо и подчеркнуто раскатывала она букву «р» в середине слова.
— Меня отправили туда не развлекаться, — раздраженно ответил я. — А сражаться с Талибаном.
— Да, дорогой, я это знаю, — сказала она. — Ну, хоть что-то хорошее там было?
Мы сидели за столом на кухне и обедали, мать с отчимом выжидательно уставились на меня.
Все равно что спросить вдову президента Линкольна, понравился ли ей спектакль, во время которого застрелили ее мужа. Что я должен был ответить?
Если честно, я развлекался там на всю катушку, ровно до того момента, как грянул взрыв, лишивший меня ноги. Но потом я подумал, что говорить этого не стоит.
До сих пор грели воспоминания о первом убитом мною талибе; до сих пор помню, какое испытывал возбуждение, когда мы расстреливали с вертолета позицию врага разрывными снарядами 50-миллиметрового калибра, как по спине при этом бежал восторженный холодок. Сама мысль о том, что мы добиваем врага в его логове, до сих пор вызывала прилив адреналина.