После привала мы двинулись дальше. Дошли до места где-то под утро. Ротный рассредоточил нас вокруг кишлака, который находился внизу. И мы сверху наблюдали за кишлаком. Так мы просидели до следующего утра на голых камнях. Утром ко мне подошёл Коваленко и сказал:
— Слушай, у меня, по-моему, чирей появился, задница что-то болит.
— Ладно тебе, Серега, отсюда все равно в санчасть не отправят, как ни коси.
— Да я не косю… не кошу… во, смотри…
Когда он снял штаны, то там точно был чирей, тут подошел «Дрозд», взял гильзу из-под КПВТ (крупнокалиберный пулемет Владимирова, танковый) приложил её к заднице Сегея, да ка-ак долбанет! У бедного Серёги чуть глаза не повылетали с орбит. Потом он долго будет благодарить «Дрозда» за оказанную таким нетрадиционным методом медицинскую помощь.
Спустя время чирей на заднице прошел, и он зашагал нормально. Где-то часа через три мы спустились в кишлак, начали проческу. Вдруг из-за дувала прогремел выстрел. Пашка, идущий впереди меня, вдруг покачнулся и упал. Поначалу я растерялся, потому сразу упал за соседний дувал; в голове все перемешалось. Все случилось как-то спонтанно, в сознании мелькал Пашка, упавший то ли замертво, то ли раненый. И тут я поймал себя на мысли, что я — трус. Пашка, мой самый лучший друг, лежит в пыли, истекая кровью, и, может, надеется, что я вытащу его из-под огня, а я… я, как трусливый щенок, защемился за дувалом и лежу.
Лавров лупанул по дувалу из гранатомета. Воспользовавшись этим, я подбежал к Пашке, потащил его за укрытие. Он что-то говорил невнятно, глаза были расширены, и то, что я сумел расслышать, было слово «мама!». Он, по-моему, звал маму. Я в горячке пытался заткнуть кровоточащую дыру на его теле. Потом… Потом он как-то страшно захрипел и застыл, а глаза так и остались открытыми. Мне тогда даже не верилось, что Пашки больше нет, — того самого весёлого и справедливого парня, который должен был обязательно вернуться к себе домой в Пермь. Он должен был остаться в живых… Я, еще ничего не понимая, уговаривал его не умирать, как будто это зависело от него.
Не помню — сколько я просидел около Пашки, но меня, матерясь на чем свет стоит, позвал ротный, приказав взять Пашкин пулемет и бить по всему, что движется. Я бил по дувалам, которые находились через дорогу. В горячке боя я постепенно отошел от шока, затем поступила команда покинуть кишлак, и мы с Востриком потащили Пашку. После того, как мы покинули кишлак, подлетели «вертушки» и начали бомбить. После налета наша рота по новой пошла прочесывать кишлак. «Вертушки» поработали на славу, почти камня на камне не осталось от места, где раньше жили люди. Вострик шел со мной рядом и о чем-то думал, по-моему, до него никак не доходило все то, что произошло в тот день. Наверное, человеческая психология такова, что мы все осознаем гораздо позже. Мы, конечно, понимали, что Пашки больше нет, но никак не могли поверить в это.