Вострик палил куда не попадя — будь это баран, чудом оставшийся в живых, будь это давно окоченевший труп. На миг мне показалось, что он и на меня недобрым взглядом посматривает, и у меня мурашки по спине пробежали от мысли, что он винит и меня в том, что произошло с Пашкой. Мне захотелось что-нибудь сказать в свое оправдание, но я не смог, потому что это, наверное, было бы глупо.
После прилета в батальон я долго не мог прийти в себя. С Востриком мы долго не разговаривали. Потом он подошел ко мне и спросил:
— Ты видел, как в него попали?.
— Да…
— Ты не думай, что тебя кто-то, тем более я, винит, это же война…
— Какая к черту война! Ты что, ничего не соображаешь?.. Пашка погиб! Нету больше Пашки, нет! Понимаешь?! Нет!!!
— От того, что ты закатываешь истерику, Пашка не поднимется… Че психуешь?
— Не знаю, может у меня крыша съехала.
— Ну вот что, Ромыч, идика, отдохни. Ротный сказал, что нам надо как следует отоспаться, иначе у тебя точно крыша съедет.
— Ладно, будь по-твоему.
— Кстати, Коваленко ранили, по-моему.
— Да нет, это у него чирей был, Дрозд гильзой из-под КПВТ выдавил.
— Да ну, а он мне, сволочь, сказал, что на скалах его ранили…
— Ну правильно, его Дрозд ранил знахарским способом. Ну да ладно, пойду отдохну, а то у меня точно «планка упадет» скоро. Да и устал часом, пойду, прилягу.
Я лежал и думал, Когда же это все закончится, вся эта война, мать ее за ногу. Служба, черт бы ее побрал. Когда же я, наконец, окажусь у себя дома…
Майор Фролов зачитал письмо, составленное для матери Пашки Артемьева. Точно такие же строки, что писались и прежде. Там говорилось про долг и беззаветную преданность партии и правительству. Затем зачитали приказ, вернее указ президента Верховного Совета РСФСР о награждении Артемьева Павла Ефимовича за проявленное мужество и героизм при выполнении интернационального долга в ДРА орденом Красной Звезды, посмертно. Слушая эти скупые строки, я поймал себя на одной мысли и ужаснулся. Неужели мы рождены ради того, чтобы погибать и «остаться в памяти миллионов» незнакомых нам людей, как это было сказано в письме. Зачем? Ради чего?!
После построения мы с Востриком сидели в палатке и разбирали фотки. Ни о чем не хотелось говорить: И тут Вострик закатил истерику. Начал кричать и плакать. Материл всю эту страну, службу, командиров, заодно и меня задел. Мы начали его успокаивать. Но он успокоился не скоро, да и то только после нескольких тумаков, которые дал ему Дрозд. После чего он сел на пол и, не переставая, говорил одно и то же слово: «долг, долг, долг»…