Группа Вигдорова похоронила Генкина и Минченкова у зеленого тополя-великана, далеко разбросившего свою богатырскую крону.
Еще придут далекие, светлые послевоенные дни, и жители села Плодородное Мелитопольского района перенесут их останки в братскую могилу. Над ней расцветут цветы. Зашумит листвой посаженный пионерами парк. Станет на гранитный постамент бронзовый солдат. Приедут однополчане. Приедут, положат красные гвоздики и уронят горючие слезы жена, сестра и дочь Генкина. Они увидят зажиточную, привольную колхозную жизнь, искрящийся виноград, склонившиеся к земле ветки яблонь. Расскажут о своем отце, брате и муже. И услышат: «Мы внаем, что за родной край отдали жизнь лучшие наши люди, поэтому стараемся сделать для Родины больше хорошего, чтобы жить за себя и за них… Оставайтесь у нас. Будете всем нам родными». Но это придет, и придет не скоро…
А сейчас мы, однополчане, жестоко мстим врагу за смерть боевых друзей. Мстим и за погибших в боях за Мелитополь товарищей из экипажей Ковалева и Попурина…
Экипаж Панфилова после инцидента со своими «яками» на разведку уже не посылают, а назначенный в мое звено экипаж Угарова летает ведомым у командира полка. Так что больше всех, как говорится, работенки по разведке достается нам с Моисеевым. Мы этим довольны. Все новые и новые сведения о фашистских войсках доставляем командованию.
…В одном из вылетов за Днепр я замечаю неподалеку от крупного населенного пункта множество немецких самолетов-бомбардировщиков, стоящих в степи.
— Борис, посмотри! — кричу и толкаю Зиновьева, записывающего что-то в бортовом журнале.
— Аэродром Большая Костромка! Его никто еще не знает! — обрадованно произносит Борис и быстро вслух считает самолеты.
— Захожу на фотографирование!
— Заходи!
— Вот это подвалило нам медведя сегодня, — говорю Борису, выполняя заход.
— Баглай!
— Слушаю!
— Передай закодированно на КП: разведан аэродром Большая Костромка. На нем сто пять двухмоторных бомбардировщиков! — дает команду стрелку-радисту Зиновьев.
— Понял, передаю! — коротко отвечает Баглай.
— Ты хорошо сосчитал? — спрашиваю штурмана.
— Хорошо. Борис Зиновьев считает самолеты на аэродромах с точностью плюс минус три. А мою ошибку, если она будет, поправит вот эта шкатулочка, отвечает Зиновьев, выключая тумблеры на щитке управления фотоаппаратами.
Мы находимся в дальней точке маршрута. Это не очень приятно. Я часто поглядываю на лежащую далеко-далеко на восточном горизонте легкую синеватую дымку. Скорее бы туда, домой.
— Слушай, Борька, а если, не дай бог, фотоаппараты замерзли и не сработали? Давай я еще разок зайду. Для гарантии… — говорю обеспокоенно штурману.