— Забыл стрелять? Я же тебе кричал!
— Да нет. Я забыл пулемет снять с предохранителя. Жму спусковой крючок…
— Эх, Витя, Витя!.. Набаловал нас, хлопцы, своим хорошим прикрытием девятый гвардейский полк! Из пяти пулеметов звена стреляли только два. У остальных, видите ли, «уважительные» причины. И это — гвардейцы! Позор!
— Но ведь Сторожук вогнал «фокке-вульфа» в море! — оправдывается Мирошников.
— Брось, Витя! Сторожук вогнал — ему честь и хвали. Он молодец! А мы сегодня слабаки и ротозеи. И этот капитан… — рохля, а не истребитель! Видно, учат их плохо.
— Да-а, разве это прикрытие?! — возмущается Баглай.
— Ладно. Пусть в этом разбираются Чучев и Хрюкин, а мы давайте умоемся и пойдем домой, — говорю я, направляясь к журчащему неподалеку ручью.
Мирошников и Баглай молча следуют за мной. Мы находимся в (не пропечатано слово — OCR) километрах от линии фронта, и нам хорошо видно, как группа за группой идут к целям наши штурмовики и бомбардировщики. Ведут бои истребители.
— Наши сейчас уже дома, — нарушает молчание Мирошников.
— Да. А что вечером будет твориться? — ни к кому не обращаясь, спрашивает Баглай.
— Как что? На разборе полетов Валентик спросит: «Кто, товарищи, видел, пусть встанет и доложит, почему не вернулись с боевого задания Вишняков, Болдырев и Бондаренко».
— Да…
— Вот тебе и «да». И будут наши ребята вставать и путать! И еще не известно, что с самолетом Болдырева!
— Где-нибудь в горах разложен по частям.
— Я слышал, как Комаров передал, что заклинило рули поворота, пробит маслобак, а он ранен.
— Вот что?..
— Самолет Болдырева не горел, — говорит уверенно Баглай.
— Хоть бы экипаж в живых остался.
— Если не упали в море, то может быть…
Идем с заброшенными за спину парашютами. Часто встречаются подразделения пехоты и артиллерии, направляющиеся к линии фронта. Солдаты молчаливы, задумчивы, лица их серьезны.
В первом встретившемся населенном пункте раздобыли буханку хлеба. Мирошников разламывает ее на три части и дает мне больший, чем себе и Баглаю, кусок. Я не обрываю его и, чтобы не обидеть, беру хлеб. Знаю — это за посадку горящей машины.
Заморили червяка. Баглай хлопнул рукой по своему животу и, засмеявшись, произнес:
— Жить, братцы, можно! Когда съел хлеб, показалось, что и до дома уже недалеко.
— Пока доберемся до Веселого, пять раз проголодаемся, — заключает Мирошников.
Голосуем шоферу проходящей полуторки. Сидящий в кабине старший лейтенант после моих расспросов поясняет:
— Мы едем в Симферополь, но только дальней дорогой. Садитесь в кузов, подвезем.
Крым… В детстве я много слышал и читал о нем. Хотелось бы в другое время и в другой обстановке побывать здесь. Но что поделаешь, если не успел до войны. Дорога, по которой пылит наша полуторка, то проходит рядом с морем, то поднимается в горы, то петляет в тесных лощинах.