Аргумент оказался убедительнее моего каскада ругательств, но и каскад сделал своё дело.
Оба молчали. Я не выпускал из поля зрения политрука, полагая, что он шалавый и на всё способен. Чуть скосил глаза на ротного и сразу понял: он убивать меня не хочет, его пистолет был направлен не на меня, а в сторону политрука. «Вот те раз!» Пора было и мне шелохнуться:
— Вот так, ребята: связываемся с пятидесятым — ваш пом-по-разведке…
— Если он тебя отпустит, будет расследование, — сказал полит уже мне. — И его прищучат.
— Если ты не настучишь — не прищучат, — сказал я. — Добираемся сразу до разведотдела нашего корпуса…
— Никакой связи у меня нет, — сокрушённо признался ротный. — Даже со штабом батальона…
— Вот-вот, открывай противнику… — загудел политрук.
Я хотел что-то произнести в поддержку ротного…
— Молчать! — снова заорал бдительный.
В этот момент я заметил в предполье, впереди окопов, кого-то из моих, он чуть приподнялся и нырнул обратно. Значит, они меня не бросили, наблюдают…
— Зря глотку дерёшь, — сказал я уже увереннее, а сам решил: ещё раз заорёт — врежу и пистолет отниму. Уже знал, как это сделаю.
— А ты чего предлагаешь? — как-то безнадёжно спросил ротный.
— План простой: со мной десять разведчиков, все в немецком и хорошо вооружены. Их стволы сейчас направлены на нас с тобой — если будет выстрел, они ответят шквальным прицельным огнём и гранатами. Таков уговор и таков наш закон! — я уже брал их на пушку. — И твоя полурота не управится с ними. А если управится, потери с обеих сторон будут большие. Я предлагаю: никому ничего. Молчок. Меня сразу отпускаем, и… «концы в воду». Точно так, как сказал политрук… — я, кажется, уже холуйствовал. Оба пехотинца мрачно и напряжённо молчали. — Значит, я поднимаю своих гавриков, сигналю вам фонарём, мол, уходим в том направлении, к своим, — показал, куда, чтобы не было сомнения. — Только чур, в спину не стрелять. А то… будет бой.
— Ох и ушлый ты, уж не знаю, как тебя и назвать, — с дрожью выдохнул политрук.
— Зато живой! — сказал ему зло, прямо в харю; что-то внутри не выдержало и сорвалось. — Мы погорели в Каменец-Подольске, в бане: немецкая вошебойка не выдержала и вспыхнула. Ни одной нательной рубахи не осталось, не то что гимнастёрки. Комбата не во что было одеть. Что оставалось: сообщить врагу, что просим передышку? Мол, «погодите, пока штаны подвезут»? Приказы идут один за одним. Их выполнять надо? У нас четыреста пленных в подвалах. Мы их пораздевали и сами вот облачились. Будь оно проклято!..
Мне показалось, что на этот раз я выжил! Но надо как-нибудь понадёжнее обезвредить политрука: