— Ты, Ваня, не оплошай.
И его ответ:
— Оно конешно.
В подмосковном лесу, но уже ближе к Наро-Фоминску, чем к столице, доводились до боевой кондиции маршевые подразделения. Получали новенькое снаряжение и, что самое главное, оружие. На широкой опушке с рассвета дотемна обучались стрельбе по пикирующим самолетам врага, приемам борьбы с танками противника, метали тяжеленные болванки, изображающие противотанковые гранаты. Поначалу и бросить ее толком даже Иван не смог, только у Сажина получилось. Командир отделения Лозовой тоже оплошал.
— Подорвался на своей гранате. Всё! Нет тебя. И танк вражеский цел, — выкрикивал младший лейтенант Хромов. — Ты ее всем корпусом кидай! И потрохом! Тогда полетит! — А сам не пробовал, чтобы не опозориться.
И правда, «когда всем корпусом и потрохом!» — полетела. И попадать стали. И даже стали успевать прыгать в укрытие, чтобы самому на своей же гранате не подорваться.
— Каждая бутылка с горючей смесью — это горящий вражеский танк! — таращил глаза Хромов.
Своего настоящего командирского голоса у него не было, а потому он его придумал — клокотал, рычал, сильно вытягивал губы и в конце каждого слова старался произнести грозное «У-у-у!».
Голый лес, как мог, прикрывал их лагерь с воздуха, маскировали всё: палатки, кухни, свежие брустверы окопов — и для этого собирали охапками валежник, сухие листья, мох. Особые строгости касались разжигания костров, но вражеские самолеты все равно нащупали лагерь и дважды бомбили. Боевые тревоги проводили ежедневно, еженощно, а то и по два раза в сутки. Обвешали каждого солдата целым ворохом матерчатых подсумков, чехлов — оставалось только сунуть в чехол малую саперную лопатку, в сумку положить гранаты, патроны в смятый кожаный патронташ, бутылки с горючкой в чехлы (похожие на школьные мешочки для калош), и можно воевать. На каждой голове по каске, а физиономии под этими касками стали куда грознее, чем прежде. Ребята колотили друг друга кулаками по новеньким каскам, — выяснилось, что и через каску тоже больно.
Когда старшему лейтенанту Георгию Старостину приказали срочно отправиться в штаб фронта Можайской линии обороны, он сказал Даниилу:
— Задача такая: поедешь со мной. Улицы-переулки в городе знаешь хорошо?
— Знаю, — ответил Лозовой.
— Возьми еще одного. Понадежнее.
Старший лейтенант Старостин появился в лагере недавно, но с его появлением в подразделении стало ясно — с таким не отсиживаются, не отлеживаются, с таким в бой идут. Такие всегда появляются в самую последнюю минуту.
Чуть сутуловатый, взгляд не по времени веселый, даже вроде озорной, задиристый, в разговоре резкий (трудно понять, всерьез он или все время издевается). Перед начальством не тянет, а разговаривает, соображает, даже кое-что подсказывает. Говорили, что он уже был ранен в июле, из госпиталя сбежал, и новенькая медаль «За боевые заслуги» кое о чем говорила (в отступлении «ЗаБэЗе» — как потом, в наступлении, Герой Советского Союза). Кадровый командир! На всю эту необстрелянную, по его выражению, «заволжскую шушеру» смотрел как-то с горечью и все время подтрунивал. А сам вроде бы присматривался к каждому. На занятиях все больше командиров жучил, а не солдат. А как примется за штыковой бой — винтовка так и играет у него в руках — со всех сторон закрыт, а сам в непрерывном наступлении— голову хоть в карман прячь. А к станковому пулемету подошел, дал три короткие очереди — все три в мишенях!