Мария по движению в темноте поняла, что эшелон сейчас тронется, и проговорила:
— Давай прощаться, Ванюша.
— Давай. Еще может…
Она его против обыкновения перебила:
— Нет, туда я не доберусь, — и поправила платок.
Они поцеловались.
— Я теперь к дому подамся, — произнесла она. — Ты мамане напиши, что я проводила тебя как положено.
— Спасибо тебе, Маруся. Коли мне жить — век не забуду.
— Ты это «коли» брось, Ванюха. Ежели что — сразу зови. Не дури, не обижай. Я на подъем легкая.
— Была легкая, да вся вышла.
— Не скажи!.. — хохотнула она. — Это я быстро и с толком сотворю. Вот еще что, ежели он нашу местность брать будет, куда мне?
Иван уже слышал эту фразу и еще больше понизил голос, даже оглянулся в темноте:
— Собирай, что унесешь, и опять в Бугульму, к той самой тетечке. Я адрес знаю.
— А маманя?
— Я мамане не указ. Пусть самолично решает.
Лязг вагонного металла пошел издали и накатывался волной. Иван потрогал плечо Марии, перехваченное веревкой опустевшей торбы, и совсем тихо проговорил:
— Если что не так, извини, Мария.
Она ничего не ответила, а он забрался в вагон. Паровоз не смог сразу взять состава, чуть сдал, дернул второй раз и второй раз осекся.
Даниил сказал:
— Не поминай лихом, Мария.
И услышал в ответ:
— Дай вам всем… А лиха и так хватит.
Паровоз дернул в третий раз, и все медленно покатилось.
Кто-то из соседнего вагона визгливо-весело прокричал:
— До свиданья, ба-бо-нь-ки-и-и!.. — Визг так и повис безответно в воздухе.
В грохоте за солдатским фронтовым двинулся и санитарный.
Через стук колес двух расходящихся поездов доносились выкрики женщин:
— Сыночки, рязанского Кольки Локтева нет ли?
— Солдатики, не у вас ли из Раздорской Ануфрий Жилин?!
— Хлопцы, а хлопцы, — нема Ивченки Петра?.. А?
Уже раскатились воинский и санитарный эшелоны, но тут как завоет, загудит, забабахает. Воздушный налет! За станцией одновременно стали рваться бомбы и появились вспышки зенитных разрывов. Воинский уже вышел за стрелку. Машинист дал тревожный гудок, закрыл поддувало и стал выжимать из своего паровоза все, что тот мог дать. Мигом погасли все цигарки, наблюдатели высунулись из вагонов и всматривались в черное как смоль небо. Разобрали оружие, вещмешки, шинели… Только бы искры не вырвались из паровозной трубы, ведь с воздуха заметят — разнесут!
Сзади зенитные трассы схлестывались с трассами, летящими к земле, и вдруг огромный огненный столб полыхнул на всю округу, осветил километров на десять.
Видно, Мария там, на станции, ступила в ад кромешный раньше своего Ивана.
Любая жизнь после войны для сражавшегося — исключительный случай. Чудо! «Оставлен для служения Человечеству!» — так и надо было бы писать в солдатской книжке, в военном билете. Но почему-то не писали, не пишут. Стесняются или не догадались…