— Вы достаточчно понимаече мена?
— Не ломайте язык, я понимаю английский, — голос лежащего партизанского командира был хрипловатый, простуженный.
— Это хорошо, — переходя на родной язык, Берковитц позволил себе высокомерно улыбнуться: конечно же, русский должен его понимать! Это ведь язык мировой, а не их жалкое смешное лопотанье… — Я — лейтенант армии США Джесс Берковитц, арестовываю вас, как главаря террористической банды, согласно резолюции ООН и распоряжению командования международных сил… Позже вам будут предъявлены официальные обвинения в совершённых вами преступлениях. Протяните руку… Сержант, наручники, — повернулся к Галиенди Берковитиц.
Обернуться назад он уже не успел. Горлу вдруг стало нестерпимо, чудовищно больно — а через миг эта боль отхлынула, унося с собой сознание и жизнь двадцатитрёхлетнего лейтенанта оккупационной армии.
Сержант Галиенди пережил своего командира на три или четыре секунды. Возможно, он даже успел бы схватиться за М16, если бы, выполняя приказ командира, не полез за наручниками, локтем отпихнув оружие за спину. Его отвлекло от этого странное бульканье, и он, всё еще расстёгивая сумочку на поясе, поднял глаза.
В этот момент Берковитц тяжело рухнул на пол — уже мертвый, и лужа крови, бьющей из рассечённой брошенным ножом сонной артерии, растекалась по скоблёным некрашеным доскам пола. Длинная «полёвка», перекованная из куска рессоры, вошла точно за ворот жилета из келавровой брони со вкладышами из керамики, способного остановить пулю, пущенную почти в упор.
— А? — нелепо и растерянно спросил Галиенди, берясь за автомат и не находя его.
Партизан сидел в постели — худощавый, в спортивных трусах, меченый несколькими шрамами, с какой-то татуировкой, видной на забинтованной груди. В левой руке у него был массивный потёртый пистолет. В правой — отведенной за плечо — второй нож, финка.
— Не надо, — попросил Галиенди. И за миг до того, как финка вошла ему в левый глаз, мерзко опорожнил кишечник в штаны.
…Батяня поднялся. Бывший предсельправления Говядов, прижавшись к печке с приоткрытым ртом, смотрел на него белыми пустыми глазами, нижняя челюсть тряслась. Кровь лейтенанта подтекла к его валенкам с калошами. Он несколько раз шлёпнул губами, когда Батяня подошёл к нему и тихо спросил:
— Родную землю, сволочь, продал? Бабок срубить захотел?.. Зови сюда остальных. Сколько их там?
— Трррррррррое, — выдал очередь Говядов.
Батяня сунул ему под нос пистолет:
— Зови. На крыльцо выйди и зови. Двери не закрывай. И помни — я не промажу. Уж по тебе-то не промажу. Пошел, — он толкнул заспотыкавшегося предателя к дверям в сени и упруго взвел курок