— И стал воевать, — сказал Боже. Серёжка вздохнул, пожал плечами. Отпил чай.
— Ну и стал…
— Ты не думай, я не смеюсь, — негромко сказал Боже. — У меня тоже мама погибла. И сестрички. У нас тоже война. Мы с отцом были в горах. Налетели американцы и сожгли наше село напалмом.
— И… — Серёжка не договорил. Боже зажмурился:
— Всех… У нас маленькая земля, — черногорец открыл сухие глаза. — Наше ополчение разбили, и мы с отцом бежали к вам. А тут и у вас началось… Мы пошли воевать. Отец тоже был снайпером. Только десять дней назад его убил тот… ну, тот, которого застрелил я. И я теперь один. Даже наши, наверное, думают, что я погиб.
Кажется, Серёжка хотел что-то спросить. Но в углу раздалось какое-то неясное поскрёбывание, мальчишка быстро встал, достал из кобуры небольшой обтекаемый «глок» и, пройдя в угол (тени почти скрыли его), прошептал:
— Кто?
— Смерть телепузикам, — раздался как из-под земли тонкий голос. Серёжка присел, что-то отодвинул. Боже всматривался, но мог различить только его спину с торчащими под майкой лопатками, да какую-то неясную тень в небольшом отверстии у самого пола. Слышался ускользающий шёпот: «Нет… да… пять… а они… я не боюсь… иди…» Тень пропала; Серёжка встал, что-то задвинул и вернулся обратно. Хотел сесть у огня, но передумал, сел рядом с Боже.
— Так ты не один, что ли? — напрямую спросил черногорец. Серёжка вздохнул, опять пожал плечами, зверски почесал коленку. Снова дёрнул плечами:
— Ну… вроде того. Это так. Ребята из нашей школы, из секции… кто остался… вообще ну… Боже, — вдруг выпалил он, — ты умеешь делать самодельные мины? Ну, из всякой там разной штуки — ручки, часы?
— У тебя блокнот есть? — без раздумий спросил черногорец.
ЗА МЕСЯЦ ДО ЭТОГО…
Лейтенант Берковитц узнал лежащего в постели человека сразу. У лейтенанта была хорошая память на лица, и уж тем более нелепо было бы не знать в лицо того, кого идёшь «брать». «Медаль Конгресса, — с вожделением подумал офицер, удовлетворённо разглядывая ещё нестарое, хотя и измученное лицо бессильно откинувшегося на подушку партизанского командира. — Можно будет сказать, что он сопротивлялся… хорошо бы найти в доме оружие…» Он пожалел, что не прихватил пару трофейных стволов. Взять вооруженного врага — это вовсе не то, что раненого и ослабевшего.
— Это он, сэр? — быстро спросил капрал Галиенди.
— Не сомневайтесь, он, он! — радостно подтвердил информатор. — Бабка его тут прятала, карга старая!
— Мы оценим ваши усилия, — процедил Берковитц, даже не повернув головы в сторону предателя, и тот замолк. Лейтенант же с интересом продолжал разглядывать узкое, правильных очертаний лицо, решительный подбородок… Глаза Батяни — серые, а Берковитц почему-то думал, что они будут чёрными — смотрели с усталым, равнодушным презрением, и американец понял с восторгом, что затравленный зверь больше не может бороться. Светло-русые волосы русского на висках были седыми почти полностью, седина пробивалась в довольно длинной чёлке. «Ему тридцать три года, — подумал лейтенант, — как Иисусу. Смешное совпадение!» Берковитц кашлянул и, значительно посмотрев на Галиенди, заговорил по-русски: