– Повесим, повесят…
– Ничего не скажешь – тоже аргумент, – скороговоркой согласился Казик.
Немец нашел и существительное.
– Осторожность, – прочел Янек.
Через несколько минут немец вышел из зала с чемоданом. На прощание больно постучал согнутым пальцем Толю по лбу, сделал взмах рукой и ушел.
Толя небрежно заметил:
– Он, наверное, совсем из поселка уезжает.
– Испугался? – набросилась на Толю мать. – И ты что-то понимаешь! Вот пойдет и заявит в комендатуру.
Но почему-то опять улыбается. А за ужином вернулась к этому.
– Казик хитрый. Скажет – и не поймешь, серьезно он или нет. А вы, дурни, так и влопаетесь.
Павел принял это на себя.
– Когда я что говорю?
– А мало ты с ним шепчешься? Как баба! – вступила в дело Маня.
– Вот что, Павел, – серьезно заговорила мама, – я их лучше знаю. Жигоцкие – это особые люди, поверь моему опыту. Ты же не один, пойми наконец. Я не могу объяснить, но меня никогда не обманывает чутье.
Это даже для Толи прозвучало неубедительно. Вмешался Алексей. Подобные разговоры о людях вызывают у него что-то похожее на зубную боль. Он морщится и просит:
– Ну что ты, мама, зачем заранее говорить на человека!
Мама сдается.
– Да что вы на меня все, – смеется она, – я же только советую осторожней быть, а то вам все шуточки…
Виктор поднялся очень скоро. С остриженной ножницами, нелепо полосатой головой, в застиранной неопределенного цвета рубахе с большими белыми пуговицами, очень худой – совсем неузнаваем. Толю встретил кривой усмешкой, хотя и не к нему относящейся, но неприятной.
– А, Толя! Ну, что у вас тут? Слава богу, стало тихо, как говорит моя мамаша. А вот и она, к слову.
Вбежала Любовь Карповна.
– Полежал бы, Витик.
– Ну, что там, говори уж? – поморщился Виктор.
Его догадливость немного смутила Любовь Карповну.
– Это можно и завтра. В сарае работа есть.
– Закурить не раздобыла?
– О хлебе теперь думать надо.
– Я у дедушки попрошу, – обрадовался возможности услужить Виктору Толя. Правда, он несколько удивлен, что Виктор курит. До войны курение у него входило в разряд «лишних привычек», которые порабощают человека, связывают.
И еще наведывался Толя к своему бывшему другу, но теперь даже странно, что у них были когда-то общие дела, интересы. И не то чтобы Виктор слишком повзрослел, просто он стал совершенно другим, а с этим другим Толя никогда не дружил. Виктор неприятно безразличен ко всему. О чем ни рассказывай ему, все молчит, только и забота у него, как бы покурить. А потом взялся наводить порядок возле дома, в сарае. И хотя Любовь Карповна страшно довольна его неожиданной домовитостью, он не перестает язвить над нею, но уже не весело, как прежде, а как-то мрачно, зло. Толя рассказал об этом маме, как о чем-то очень забавном. Она нахмурилась: