— А, милейшая сестра Муррей.
Рука Шеннона стиснула рукоять револьвера.
— Да, милейшая сестра Муррей, — раздался голос из-за деревьев.
Из-за кустов вышла сестра Муррей. Она обеими руками держала немецкий маузер и целилась в Шеннона.
— Уберите руку с кобуры, капитан, или я буду стрелять. Вам прекрасно известно, что у меня есть на то веские основания.
— Ну и ну, — протянул Шеннон. — Что это, Кингсли? Сообщница?
Шеннон не убрал руку с револьвера. Возможно, он собирался это сделать, а может быть, хотел вытащить оружие. Но сестра Муррей не была настроена ждать. Она опустила прицел, направив пистолет в пах Шеннона, и нажала на курок.
Когда эхо от выстрела затихло, Шеннон некоторое время стоял на месте, с искаженным от ужаса лицом. Затем он опустил взгляд вниз. Вокруг его ширинки уже расплывалось темное кровавое пятно.
— Подумайте о том, что с вами случилось, капитан, — спокойно сказала сестра Муррей. — Подумайте о том, что означает такое ранение.
Шеннон упал на колени, опустив голову; он пытался осознать тот факт, что его мужского достоинства больше нет. Затем он поднял голову и посмотрел на Муррей: лицо его было искажено болью и злобой. Он издал долгий, леденящий душу крик. Крик ужаса и ярости.
— Тебе больше никого не изнасиловать, — прошептала сестра Муррей и снова подняла пистолет.
— Нет! — крикнул Кингсли.
Но было слишком поздно. Сестра Муррей выстрелила Шеннону в лоб, так что его тело дернулось назад, и он растянулся на земле. Мертвый.
Кингсли не знал, что сказать. Первой заговорила сестра Муррей:
— Он был насильником и убийцей. Любой английский суд повесил бы его, будь у него такая возможность. Я только что избавила всех от кучи забот.
К Кингсли вернулся голос.
— Английский суд, возможно, повесил бы его, Китти, но сначала бы провели расследование.
— Идет война. Мы только что провели заседание суда и услышали его признания, и ему выпала чертовски более легкая судьба, чем большинству здешних бедолаг.
— Когда я попросил тебя идти за нами и держать его под прицелом…
— Слушай, я не хотела его убивать, но когда я услышала его признание в убийстве и увидела, что он выхватил пистолет, или чуть не выхватил, я, если честно, подумала: а почему нет? Он изнасиловал меня, тебе понятно? И более того, совершенно отвратительным и противоестественным способом, если только одно изнасилование может считаться более противоестественным, чем другое, в чем я не уверена. Ясно одно: капитан Шеннон был очень, очень плохим человеком.
— Да, — тихо признал Кингсли, — я это знаю.
— Из всех смертей, которые случились сегодня во Франции, это