Слова баюкали, слова отгоняли мельтешащих разноцветных мушек, и Фома с благодарностью кивнул голосу… или просто хотел кивнуть. Собственное тело — оказывается, у него есть тело — казалось неповоротливым и неподвижным, точно колода. Сердце бьется. Смешно так, будто внутри кто-то осторожно ударяет по ребрам.
Ребра — это часть тела? Наверное.
— Продолжайте разговаривать, и заодно следите, чтобы роговица глаза не пересыхала. — Велел строгий голос и ушел. Теперь Фома знал, что звуки — шаги, хлопнувшая дверь и поскрипывание — означают уход.
— Я же говорил, что ты сможешь. — Кожи коснулось что-то теплое.
Значит, тело не настолько мертво, чтобы ничего не ощущать? А если он ощущает, то сможет и двигаться? Понятия были связаны, хотя Фома и не совсем ясно представлял себе, каким образом.
Движение — часть жизни.
Он жив?
Наверное. Это было настолько странно, что Фома моргнул. Потом моргнул еще раз и, вслушиваясь в новые ощущения, попытался пошевелить рукой. Не вышло. Ничего, если процесс начался, то… то рано или поздно он вспомнит, как двигаться.
И как жить. Это ведь очень-очень важно.
Коннован
Мы шли вперед. Странно это идти с человеком, которому ты не доверяешь. Это недоверие засело на уровне подсознания, и ни дружелюбность Серба, ни то, насколько охотно он делился информацией, не требуя ничего взамен, не способны были справиться с ним. Не доверяю и все тут.
— В общем-то здесь не так и плохо, скучно, конечно, не без этого. Степь, степь и степь…
Это я и сама видела. Спереди и сзади, слева и справа простиралось необъятное сизое море сухой травы, иногда довольно высокой — почти до колен, иногда, наоборот, больше похожей на не в меру разросшийся лишайник. Трава пахла пылью, совсем, как забытая в сундуке вещь, и постепенно начинало казаться, что я и в самом деле нахожусь на дне какого-то старого сундука, к деревянной крышке которого привинчены аляповатые звезды из фольги и слегка помятая луна.
Романтика, блин.
— Порой такая тоска накатывает, что хоть вешайся. Или хочется сделать что-нибудь этакое, чтобы, наконец, почувствовать себя живым. У тебя так никогда не было?
— Было.
— Вот, скоро еще будет, пару недель наедине с этой тварью, и ты взвоешь.
— Какой тварью?
— С ней, с Пятном. Оно живое, вернее она. Я точно знаю, что это она, только женщина способна быть настолько мелочной. Она издевается надо мной, держит на привязи, как щенка какого-нибудь. Думаешь, я Молот здесь ищу? Да тут хоть сто, хоть двести лет проторчи, хрена ты что найдешь. Она не даст. Зато поиздеваться — это всегда пожалуйста, поиздеваться она любит. Думаешь, я псих? — Серб обернулся и посмотрел мне в глаза. Да, даже если до этого момента у меня были кой-какие сомнения, то теперь они окончательно развеялись — псих, причем самый натуральный.