— За идиота меня держишь? — Человек, схватив Фому за волосы, отвесил несколько пощечин. — Думаешь, мы тут в твои сказки поверим? Кто такой Ильяс? Твой командир? Где он работает? Отвечать!
Каждый вопрос сопровождался ударом. За что? Он же ничего плохого не сделал, он же… Человек в сером мундире рывком поднял Фому на ноги и подтолкнув к стене, печально так, словно и вправду сожалел о содеянном, произнес.
— Молчишь, сукин сын. Все вы по началу молчите, ну да я и не таких раскалывал. Слышал, небось, про Барха Черного? Должен был… ваше шпионское семя меня, как огня, боятся… правильно делают. И ты бойся. А лучше не бойся и сразу расскажи, как и что. Легче будет, и мне меньше мороки и тебе быстрее. Итак, кто такой Ильяс? Место службы. Должность. Звание.
— Н-не знаю. — Стена была холодной, а еще неровной. Фома чувствовал спиной мелкие выбоинки и камушки, чувствовал, как дрожат его колени и желудок от страха съеживается, подталкивая к горлу тугой комок тошноты.
— Парень, ты, кажется, не понял. — Барх неторопливо разминал кисти рук. — Рано или поздно, но ты расскажешь мне все. И про себя, и про Ильяса, и про остальных членов вашей группы… у нас свои методы добывать информацию, тебе должны были рассказывать. Ну да все вы поначалу считаете себя храбрыми. Героями. А в том, чтобы родину предать, героизма нету, и я, Барх, тебе это докажу.
Он ударил резко и больно, прямо в живот, и Фому вырвало на застеленный красным ковром пол.
— Слабый, — печально заметил Барх. — Куда ж вас всех тянет-то, а? Империя вам жизнь дает, учит… выучивает на свою голову, а вы вместо благодарности начинаете козни строить. Ну вот скажи мне, Фома, зачем ты распускал слухи, порочащие честь и достоинство Великой Матери? А что за странные разговоры о войне? О том, что воевать не правильно? А как иначе… Империя — мирная страна, которая желает мира и всем остальным странам.
— Неужели? — на этот раз Фома поднялся самостоятельно, его колотило от злости, причем, злости незнакомой, ядовитой, похожей… похожей на кислый привкус рвоты во рту. Ему хотелось избавиться и от этого привкуса и от этой испепеляющей ярости, которая в противном случае выжжет душу дотла, а у него и так почти не осталось души. У него вообще ничего не осталось, кроме навязанных силой чужих воспоминаний.
— Правильно, вставай, и убрать за собой надо, а то еще заглянет кто… ну так что, Фома, подумал? Дальше хуже будет. Больнее. С предателями мы не церемонимся.
— Я — не предатель.
— Неужели? А вот скажи, про тебя ли это писано? — Бахр подошел к столу, взял какую-то бумажку и зачитал вслух. — Так… «довожу до вашего сведения…», нет это не то… «вид имел подозрительный…». Тоже не то, с видом позже разберемся. Ага, нашел. «Он глумился над высоким званием защитника Родины, циничным образом словесно оскорблял Великую Мать, а Повелителей, радеющих о благе народа, именовал не иначе, как нелюдью». Вот, что скажешь, говорил такое?