— Ты прав, — произнес наконец Пауль, с большим трудом сохраняя самообладание. — Я поступал легкомысленно, был неблагодарен по отношению к тебе, кому так обязан, но ты можешь поверить, — при этих словах его голубые глаза смело глянули прямо в лицо дяди, — что я сам часто сознавал это и не раз пытался вырваться оттуда, но...
— Но твои так называемые «друзья» не хотели отпускать тебя, — докончил за него Раймонд Верденфельс. — Я все это знаю; там был еще некий Бернардо, подбивавший тебя на всякие глупости.
— Как, тебе и это известно? — воскликнул пораженный Пауль. — Я не знал, что ты так хорошо осведомлен обо всех моих итальянских знакомых.
Барон пропустил последнее замечание мимо ушей и продолжал прежним спокойным тоном:
— Было необходимо вырвать тебя из этой обстановки, вот почему я и вызвал тебя. Надеюсь и жду, что с теми отношениями раз и навсегда покончено, но чтобы ты совсем освободился от них, необходимо привести в порядок твои тамошние дела. У тебя остались там долги?
— Да, — чуть слышно ответил молодой человек.
Наступила минута признания, которая так страшила его; все же он не думал, что это будет ему так тяжело. Теперь он был уверен, что дядино спокойствие не выдержит, когда он узнает, о какой сумме идет речь. Однако барон даже не поинтересовался узнать ее.
— Обратись к моему поверенному Фрейзингу, через которого ты до сих пор получал деньги. Я дам ему знать, чтобы он немедленно урегулировал дело. Он живет в М., в двух часах езды отсюда, так что ты можешь лично обо всем переговорить с ним.
— Как тебе угодно! — нерешительно проговорил Пауль. — Но сумма велика, даже очень велика, я...
— Ты сообщишь ее поверенному! — перебил его барон. — Всякие дальнейшие разговоры об этом между нами излишни. Я только требую от тебя честного слова, что ты в этом отношении будешь полностью откровенен, чтобы со всеми долгами можно было совершенно покончить. Обо всем остальном позаботится Фрейзинг.
Безмолвно слушал его Пауль, еще не понимая, принесет ли этот разговор ему облегчение или подействует угнетающим образом. Он очень боялся объяснения, а на деле оно вышло совсем просто, без каких бы то ни было сцен. Дядя даже не захотел слышать о размерах суммы его долгов, составляющей целое небольшое состояние, не высказал ни одного упрека. Но его холодное, полупрезрительное отношение к этому вопросу привело молодого человека в глубокое смущение. Он предпочел бы услышать упреки и осуждение, за которыми последовало бы откровенное прощение, и горячие слова благодарности, готовые было сорваться у него с языка, так и не были произнесены.