— Это зависит исключительно от твоих вкусов и наклонностей. Я ничего не стану предписывать тебе. Может быть, ты хочешь поступить на государственную службу?
— Я предпочел бы жить в деревне, — ответил Пауль после минутного колебания. — До сих пор я был мало знаком с ней, но здесь, в твоих имениях, у меня является прекрасный случай с нею познакомиться, и я должен сознаться, что деревенская жизнь кажется мне чрезвычайно привлекательной.
— В уединении Фельзенека, кажется, сотворилось чудо, — с нескрываемой насмешкой ответил Раймонд. — По правде сказать, я не ожидал подобных результатов от твоего пребывания в этом доме. Итак, ты избираешь деревенскую жизнь. Я ничего не имею против, но боюсь, что она скоро покажется тебе однообразной и скучной.
— О, нет! — воскликнул Пауль.
И он с наивной торжественностью принялся уверять, что раз навсегда покончил со всеми глупостями, что хочет начать совсем новую жизнь, стремясь к своему углу и домашней жизни, и сыпал благими намерениями и планами. Во время своей двухчасовой поездки верхом он подробно обдумал свою речь, чтобы при первом удобном случае преподнести ее дяде, а так как для него все, о чем он говорил, имело серьезное значение, эта речь звучала довольно убедительно. Однако все-таки она не достигла желаемого результата.
Раймонд, не прерывая, слушал его со своим обычным равнодушным видом и, когда речь была окончена, спросил:
— Пауль, ты, наверно, влюблен?
При этом неожиданном вопросе юноша покраснел до корней волос. Он хотел пока сохранить в тайне свою любовь, но его гордость возмутилась от полусострадательного, полуиронического тона вопроса, и он, недолго думая, ответил:
— Нет, я люблю!
— Почему ты так подчеркиваешь разницу между этими двумя словами?
— А ты разве полагаешь, что такой разницы не существует?
— Разумеется, она существует, но я сомневаюсь, чтобы ты мог почувствовать ее в кругу своих итальянских друзей.
Молодой человек отлично понял заключавшийся в этих словах намек и упрек, но ответил с полной откровенностью:
— Тогда я еще не знал, что такое любовь, иначе она предохранила бы меня от беспутной жизни. Это случилось лишь в последние дни моего пребывания в Венеции, когда я увидел «ее».
Он остановился, в первый раз заметив слабый проблеск интереса в лице Раймонда, вопросительно смотревшего на него. В его темных, обычно как будто подернутых какой-то дымкой глазах что-то мелькнуло, вспыхнул какой-то яркий, беглый огонек, пока Раймонд повторял:
— В Венеции? Значит, это было там?
— Ты, вероятно, знаешь этот город?
— Знаю ли я этот город? О, да!