Барни рвался в бой, в то время как Макс чувствовал, что ему самому неплохо было бы посидеть в лагере еще денек, так как почти любое усилие вызывало у него одышку.
За дозаправкой газовых баллончиков для горелки Максу посоветовали обратиться к начальнику лагеря. Им оказался немолодой человек, чье лицо Максу показалось знакомым. Он подумал, что начальник лагеря — знаменитый в прошлом альпинист, чье фото он видел в каком-то репортаже о выдающемся восхождении, и решил при случае расспросить кого-нибудь из персонала.
Он не вытерпел, сходил на кухню, поговорил с поварами. Карнаухов. Ведь это сам Карнаухов! Человек, среди регалий которого еще в конце 1980-х годов имелись восхождения на все восьмитысячники мира…
В течение акклиматизационной недели Барни проявлял опасную смесь нетерпения и беззаботности. Маршрут Максу пришлось обдумывать самостоятельно. Из двух нахоженных путей наиболее простой начинался с южного подножья, шел по кулуару между Хан-Тенгри и пиком Чапаева — на седловину между ними. Единственный недостаток южного маршрута состоял в опасности лавин и ледовых обвалов, сходящих из-под купола пика Чапаева. Северный маршрут круто поднимался на пик Чапаева и уже оттуда спускался на седловину, где пути соединялись в один, тянущийся по скальному гребню на вершину Хан-Тенгри. Северный маршрут был безопаснее, но тяжелее южного.
На следующее утро друзья проснулись в половине шестого, позавтракали вместе с финнами и британцами и вышли к северному маршруту. Около часа в предрассветных сумерках переходили ледник. Дальше широкими зигзагами по фирновому склону, отклоняясь от валов лавинных выносов, они вышли к бергшрунду, пересекавшему склон в стороне от лавинного поля.
По мере продвижения солнце все сильнее нагревало снег, и он налипал на кошки, замедляя ход. Максим чувствовал себя прилично, держал темп. Барни от него давно оторвался и поджидал у бергшрунда, сидя на рюкзаке и жуя чернослив. Снежные уступы искрились под утренним солнцем, ниспадая вниз, к еще сизому ложу ледника. Барни снимал подъем Макса и теперь обводил объективом панораму. Вдруг он застыл, всмотрелся во что-то и спустился на несколько шагов вниз. Макс подтянулся за ним. На снегу лежала стрекоза. Слюдяные витражи ее крыльев подрагивали от ветра.
Они двинулись, подтягиваясь на зажимах за веревочные перила, которые от этого места вели до самой вершины пика Чапаева. Через сотню метров крутого подъема вышли к основному лагерю, расположившемуся десятком палаток на скальном участке. Еще ста метрами выше располагался первый верхний лагерь с более скромными условиями, куда они и направились, все еще радуясь своей утренней бодрости. Но высота наконец дала о себе знать, и Макс едва смог взойти в лагерь. Они поставили палатку, напились чаю, перекусили и растянулись на пенках. Сильное солнце нагревало скалы, и Северная стена плыла в мареве. Максим следил за рождавшимися и таявшими в небе облачками. Взгляд обегал контуры облака и, замкнув траекторию, обнаруживал, что облако изменилось. И вот это непрерывное становление, неотъемлемый признак красоты, взволновало Максима.