Вика временами была спазматически говорлива. Особенно она обожала болтать в постели — обо всем, включая своего кота, который прошел с ней через все перипетии — и голод, и безнадегу начала 1990-х. В те времена опустевших помоек Вика не столько заботилась о себе, сколько о коте и даже помышляла о том, чтобы выставить себя на продажу у Гостиного Двора, ибо дома сидел голодный кот. И вот теперь, когда кот умирал, она носилась с ним по клиникам, не спускала с рук и не верила ни одному врачу. А Максим ездил с ней вместе и был при ней нянькой. Кот уже не мяукал, а только хрипел.
Коту шестнадцать лет, его зовут Винсент. Вика своей любовью не отпускает его и заставляет мучиться. Ночью она решается, и они везут кота в скорую ветеринарную помощь, где усыпляют. Надо похоронить его. Они едут на Тахо. Еще темно. Непростая горная дорога. Винсент лежит в коробке из-под обуви, поставленной под заднее стекло. Из-за набегающего света встречных фар длинные тени скашиваются в салоне, сокращаются, съеживаются, пропадают — и Вике кажется, что Винсент шевелится, пробует вылезти. Она дважды останавливает машину, кидается к коту, ощупывает его, заходится в истерике. Максим молчит.
Утром они дожидаются открытия лодочного проката. Сложив мокрые весла, Максим проволокой к задним ногам кота приматывает голыш размером с баранью голову и опускает его в потеплевшие от зари воды озера. Встав на задние лапки, кот уходит ко дну.
Чен исполнял роль шута общины. Женщины иногда подкармливали его — то лапшой, то печеным кальмаром. Один раз дети подложили старику в лапшу стручок кайенского перца. Чен прыгал и дышал, как дракон, поводя шеей, которая неправдоподобно длинно вытягивалась из воротника. Дети хохотали. Слезы лились из глаз старика. Он плакал и вдруг спохватывался — и снова дышал, совал в рот кусочки хлеба, быстро-быстро жевал, пил из-под крана воду, тряс головой. Дети смеялись. Сквозь слезы старик смеялся вместе с ними.
Однажды крепко подвыпивший Чен пришел вечером к Максу и долго что-то рассказывал на китайском — бормотал и плакал. И наконец заснул, всхлипывая, как ребенок. Макс оставил его на своем диване, а сам лег на пол.
Он лежал и думал, что Вика мечтает сдать бабушку Богу. Что город зимой похож на корабль — с множеством шатких лесенок, переборок, круглых окон и перепадов высот — многоярусный корабль, который иногда вдруг выходит из волн, и темная изумрудная толща обнажает окна, в которые теперь видно небо…
Чен при всей потусторонности обладал родной тревожной душой — Максим это чуял и тянулся к нему. Однажды еще затемно пришел он будить Чена — постучал, толкнул дверь: светильник тлел в углу, на кроватке лежал навзничь старик. Солдат вечности лежал перед ним — и ни один мускул не дрогнул на лице, когда открыл глаза и обратился к Максиму.