— А зачем вам любовь сумасшедшей женщины, которую подозревают в убийстве? Видите, не на все вопросы можно ответить вот так сразу. Давайте продолжим обсуждение наших отношений, когда найдут убийцу Стремнова.
Шпиндель сделался еще краснее. Хотя куда уж более…
9. Я все-таки открываю маленькую дверь за ширмой, нахожу улики и подслушиваю, хотя прекрасно знаю, что подслушивать некрасиво.
Я гордо удалилась в свою спальню. Хотя какая она, к черту, моя? Как я залезу на эту кровать — после трупа? И где, наконец, взять хоть какое-нибудь подобие халата или что они там носят дома, — я уже дышать не могу, стиснутая этим серым шелком… Я переходила от кресла к бюро, от бюро к ширме, ощущая на себе чей-то взгляд и поэтому все время озираясь, чтобы убедиться, что я одна. Нет, не одна — за мной с высокой спинки кресла следил кот.
— Кыса-кыса-кыса… — позвала я. Кот прижал к голове уши и заколотил хвостом по креслу.
— У, злюка… Ну и торчи там сколько влезет. Думаешь, только и мечтаю тебя потискать? И не надейся…
Шипя и плюясь, кот исчез за креслом. А я двинулась к той двери за ширмой, у которой меня остановил Сурмин. За дверью оказалась гардеробная — длинная и узкая. Под потолком тускло горела лампа. Вдоль стен выстроились плечом к плечу шкафы. В них я обнаружила ряды платьев, полки, забитые бельем и обувью. Верхний ярус занимали круглые коробки — наверное, там хранились шляпы. Одежды хватило бы на средней руки бутик… Как среди всех этих шелков, мехов, бархата и кисеи отыскать что-то наподобие домашней одежды, я не представляла. Зато, пройдя вдоль шкафов до конца гардеробной, я нашла очередную дверь и оказалась нос к носу с Полиной. Эта девица что, специализируется на подслушивании?
— И куда я попала? — вопрос дурацкий, но должна же я была что-то сказать?
— Это моя спальня! Нечего сюда соваться! Я позову маму!
— Даже если это твоя спальня, зачем так орать? Я же тебя не съем, не стукну и не стану отбирать у тебя твои вещи! Могла бы и поговорить с сестрой…
Полина попятилась от меня, растопырив руки. Похоже, она не хотела, чтобы я увидела что-то, находящееся у нее за спиной. Вообще-то я не агрессивная, на людей не нападаю. Но тут другой случай. Я двинулась прямо на нее, прикидывая, решится ли моя сестрица схватиться со мной в рукопашную, если окажется, что отступать ей некуда. В ближнем бою у меня шансов не было — мои нынешние сорок пять кэгэ против ее девяноста — это все равно что нападение божьей коровки на бульдозер. Я поискала, чем бы вооружиться. На расстоянии вытянутой руки на одноногом столике стояла длинная тощая ваза с розой. Розу пришлось выкинуть, а вазу взять за горло. Поигрывая вазой, я шагнула к Полине. Вот она-то была в домашнем — без всяких там корсетов, в широком и длинном синем балахоне. Но пятиться в таком наряде — чревато последствиями. И они, последствия, не замедлили явиться — девица наступила на подол, послышался треск рвущейся ткани, и Полина, подвывая, рухнула на ковер. Оставив ее на полу — сама виновата, не надо было пятиться! — я увидела, наконец, что она прятала, — открытую дверцу изразцовой печи, в которой тлели остатки каких-то лохмотьев. Воняло соответствующе — жжеными тряпками. Терять времени было нельзя — я поняла, что это горели улики. В моей руке все еще была узкогорлая ваза, на дне которой плюхалась вода, — ее хватило залить огонь. Из печи вырвалось облачко пара вперемешку с сажей. Помахивая вазой, как дубинкой, я велела Полине идти со мной искать следователя. Слегка подталкивая сестрицу вазой в спину, я заставила толстушку пробежаться до кабинета. Сурмин был там — беседовал с доктором и адвокатом.