Удрученный Стрейндж повернулся и вышел. Снаружи ревела толпа.
Потом голоса анестезиолога и его помощника сделались спокойнее, тише, и Стрейндж открыл глаза.
Стаскивая перчатки, улыбался из-под маски хирург. Улыбался анестезиолог. Улыбались ассистенты, персонал удовлетворенно сиял. Захваченный общим подъемом, Каррен изрек торжествующе:
— Мы, кажется, вас неплохо подремонтировали.
— Лучше некуда, — подтвердил анестезиолог.
Стрейндж тяжело подморгнул улыбающемуся Каррену, опустив одно веко. Потом закрыл глаза. Он был еще там, в зале. Каррен и все остальные казались ему бесплотными тенями, а не живыми людьми.
Он не знал, заключало видение какой-нибудь смысл или нет. Где он не имел права оставаться? Куда должен вернуться? Уму непостижимо, как это получилось — сон с продолжением, как вторая серия кинофильма. И откуда он приходит? Где прячется? Ждет, когда Стрейнджу вкатят дозу оксибутирата натрия? А что, если бы второй операции не было? Выходит, он не узнал бы, чем все кончилось? Что тогда? Куда делся бы конец?
Он хорошо помнил лица людей, находившихся в зале, он их и в первый раз видел. Они стояли перед ним как живые, а все остальное — сон, дурной сон.
Его переложили на каталку. Вместо руки у него был громадный моток бинтов. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами и чувствовал, как его везут. Когда в палате его укладывали на койку, он уже засыпал.
Операция, похоже, прошла блестяще. Во всяком случае, если судить по лицам медиков. Поживем, увидим, что у них получилось. Врачи, они ошибаться горазды, подумал Стрейндж, проваливаясь в глубокий сон.
Первый раз он проснулся вечером, когда отделение ужинало. Рука разболелась вовсю. Ему дали болеутоляющее, и он снова уснул, не поев. Второй раз он проснулся ночью, часа в три, голодный как волк, хотя боль не проходила. Дежурный, видимо, знал, что так оно и будет, — он принес ему поесть и снова дал лекарство. Утром ему велели встать, несмотря на боль. В общей сложности его не выпускали в город неделю. Боль поутихла лишь на пятый день, зато посещения разрешили на второй.
Первым пришел Лэндерс. Стрейндж начал с того, что спросил, что слышно о Фрэнсис, а уж потом насчет Уинча. Все еще дурной от наркотиков, он силился сообразить, почему он поставил Уинча на второе место и не означает ли это, что его все меньше и меньше интересуют старые товарищи — так же, как его все меньше и меньше интересовал ход войны. Прискорбно, если так.
У Лэндерса были новости касательно Уинча. По странному стечению судьбы, как он выразился, в то самое утро, когда Стрейнджа оперировали, Уинч получил приказ отбыть в Кэмп О'Брайер. Он уехал в тот же день, не попрощавшись со Стрейнджем, потому что он еще не отошел от операции и дрыхнул как сурок.