А Пятая армия в Италии ему до фонаря. Интересно, другим тоже так?
Пока ему готовили руку, Стрейндж, уже под действием укола глупо ухмыляясь, спросил у хирурга, нельзя ли ему дать другой наркоз, не как в прошлый раз.
Каррен покачал головой. Оксибутират натрия — самое эффективное обезболивающее.
— А в чем дело?
— Мне от него черт-те что мерещится.
— Ну, от этого не умирают, — усмехнулся Каррен.
Он надел марлевую маску, завязал ее на затылке поверх шапочки и стал похож на марсианина. Потом повернулся к ассистенту, и тот натянул ему на руки стерильные перчатки.
Галлюцинации начались знакомыми картинами и как будто бы с того самого момента, которыми они кончились в первый раз. Но прошло сколько-то времени, и Стрейндж вспомнил все, что происходило, пока его тут не было. Двигались такие же слепящие огни, и так же слышался отдаленный гомон толпы.
И вообще, все шло в точности как тогда. Сначала врач-анестезиолог завел с ним душевный разговор. Он успокаивал, убеждал, советовал, готовя его, как тренер готовит боксера перед выходом на ринг. Потом, всадив иглу в вену, он вводил жидкость, а Стрейндж мысленно считал от десяти назад, и вдруг что-то ядовитое взорвалось во рту. Почти в то же мгновение Стрейндж очутился в большом зале. Он чувствовал, что просыпается, изо всех сил старается проснуться. Но он не мог, не имел права оторваться от видения, пока оно не прокрутится до конца и не выпустит его из кошмара обратно, к Стрейнджу.
Зал был другой, и даже не зал, а какая-то тайная канцелярия, куда не допускалась толпа. Он слышал, как она волнуется снаружи.
Помещение, как понял Стрейндж, было как у древних римлян или, может, греков: массивные колонны, тяжелые занавеси, статуи, узкие отверстия вместо окон.
Судья сидел не в огромном мраморном кресле, как тогда, а за длинным деревянным столом на возвышении у стены. На столе были разложены важные бумаги и предметы.
На судье был длинный белый балахон, скрывавший его лицо и голову. Из-под него торчали большие сильные белые руки.
Стрейндж почему-то знал, что судья тоже был другой. Тайной канцелярии предстояло в закрытом порядке рассмотреть поданное прошение, и судья был наделен гораздо большей властью, чем в первый раз.
Стрейндж видел, как поднялась выпростанная из-под белого балахона огромная рука и уставила на него указательный палец. Сейчас раздастся рокочущий, громоподобный бас, от которого лопнут барабанные перепонки в ушах и полетят клочьями тяжелые занавеси, но безликий голос произнес мягко, почти ласково:
— Нет, сын мой! Мы не можем оставить тебя здесь.