Фрэнсис все так же улыбалась, но голос был жесткий, металлический.
— Я туда больше не пойду!
— Но почему, почему?
Она отвела глаза, потом отвернулась.
— Всем известно, что произошло, — сказала она без улыбки.
— Ничего подобного! Ни Лэндерс, ни я — никому ни слова. И Трайнор поклялся, что будет держать язык за зубами. Никто ничего не знает.
— Все равно все знают, что ты перекинулся к Энни.
Фрэнсис снова сгорбилась, отвернулась, вот-вот убежит.
— Да брось ты! — Стрейндж начал раздражаться. — Вы же никогда ни к кому не ревнуете.
— Я не пойду туда, — повторила Фрэнсис.
— Ну и не ходи, — рубанул Стрейндж, понимая, что надо поспокойнее. Он взял неверный тон и не знал, что сказать, чтобы убедить Фрэнсис. — Мне и самому там разонравилось, — попробовал он с другого края. — Как видишь, один гуляю.
Фрэнсис молчала.
— Давай зайдем в «Клэридж». Посидим малость, поговорим.
Снова ни «да», ни «нет».
«Подольститься надо, вот оно что!» — наконец родилось у Стрейнджа. Баба на лесть без отказа клюет, хотя и знает, что это сплошное притворство. Лесть — как зубами съесть.
— А пальтишко ничего отхватила! Смотрится, — сказал он. — Слышь, я чуть не свихнулся, пока искал тебя. Целую неделю искал. Ну, зайдем?
Вместо ответа она спросила:
— А что ты делал другую неделю?
Стрейндж отупело смотрел на нее.
— Какую другую неделю?
— Первую, вот какую.
Стрейндж понял, что ему дана отсрочка. Он показал загипсованную ладонь.
— Да мне операцию делали. На другой же день после… после того, как мы виделись, меня с утра — на стол, и давай в руке ковыряться. Всю неделю потом провалялся. Никуда из госпиталя не выпускали. Но я сказал Лэндерсу, и он искал тебя.
— Не видела я никакого Лэндерса.
Стрейндж так и не добился вразумительного ответа на свои вопросы, но как-то получилось само собой, что Фрэнсис уже взяла его под руку и они пошли вместе. Пошли к «Клэриджу», туда, куда он звал ее.
— Ты у меня самая замечательная девчуга, — хрипло шептал Стрейндж. — Самая замечательная в городе.
— Ты соскучился по мне? — спросила Фрэнсис.
Он помолчал, она тоже. Пауза затягивалась.
— Да, — выдавил наконец Стрейндж тихо. Как будто клещами вырвали у него это слово.
— Ну хорошо! — сказал она коротко.
Она заметно ускорила шаг, словно решила идти напролом и до конца. На лице ее показалась та же печальная и алчная усмешка. Все растекалось перед глазами Стрейнджа в каком-то розоватом тумане, точно разом угрожающе подскочило давление, и уже чудилось, что они не идут, а плывут по воздуху, как во сне, медленно поспешая к цели.
— Я так и знала, — говорила она, вцепившись ему в локоть. — Я знала, что ты соскучишься.