Вопросы имелись, но большей частью технического характера. На них поручается ответить Даниле по ходу дела! Мы высыпали на улицу, встали кругом, готовые выслушать детали операции. Данила остановил свой взгляд на мне:
— Трусишь? — и усмехнулся. — Не боись, общежитие на другом конце столицы, нас там никто не знает.
— Боюсь или нет, операция покажет, — ответ мне показался вполне достойным, хотя, признаюсь, в глубине души было неспокойно.
— Молодец, раз не трусишь. Значит, план такой: большинство черномазых, окопавшихся в этом гадюшнике, разъехались на Новый год по своим аулам. Ближе к вечеру, по нашим данным, около четырех часов, оставшиеся соберутся на кухне первого этажа праздновать Новый год. Ишь, как ловко устроились! Покажем им Новый год по-русски?
И он резко расстегнув куртку. выбрасывает руку запястьем вверх, так, чтобы обнажилось, сверкнув на солнце клеймо «Красного кольца». В следующее мгновенье мы соединили наши руки, что означает клятву быть верным данному слову.
«Комбат, батяня, батяня, комбат,
Ты сердце не прятал за спины ребят.
За нами Россия, Москва и Арбат»,
— затянул кто-то и остальные бодро подхватили любимый мотив, который обожает Учитель. Уж я-то знаю.
Вскоре наша рать бесшумной тенью возникает перед обшарпанными дверями общаги. Лазутчики заранее доложили, что вахтера на месте нет, видно, тоже решил встречать Новый год у себя дома. И правильно сделал. Не сторожить же черномазых в такой праздничный день. Мы неслышно пробираемся во внутрь здания и подкрадываемся к кухне. И тут нам открывается зрелище настоящего кавказского пиршества. Набитая под завязку кавказцами кухня, мужики, рассевшиеся напротив своих чернявых баб, зелень, бутылки, спертый запах горелого мяса и человеческих тел. На какое-то мгновение повисает тишина, слышен детский вскрик. Кто-то из черномазых матерится. И тогда Данила хватает урода, сидящего с краю стола за шкирку. Сверкнул кастет — сигнал к атаке. И мы идем вразнос!
Я кидаюсь на здоровенного, лет сорока, мужика, имевшего неосторожность подняться навстречу. Он сгребает меня в охапку своими крестьянскими лапищами, но я чудом вырываюсь и наношу несколько коротких по его тупой башке. Однако этого явно недостаточно. Два хука под дых сбрасывают его огромную тушу на стол с яствами, где он обретает привычную оружие — внушительного размера тесак. Этому детине все равно как орудовать ножом — чистить картошку или всадить его мне в горло как жертвенному барану. Однако я совсем не баран, и мгновенно перехватив занесенную надо мной руку, ребром ладони наношу оглушающий удар по аорте. Он покосился как старый шкаф и стал валиться на пол. Тут самый раз придушить его. Я, наверное, так бы и сделал, если б не гаденыш, впившейся вампиром мне в шею, да так что я чуть было, не потерял сознание. Мне не составляет особого труда скинуть его с себя, как омерзительного москита. С глухим стуком он ударяется об стенку. Истошный бабий визг перерезает всеобщий гвалт, в то время как кто-то из наших тащит к выходу по обломкам разбитой посуды, через перевернутые стулья чьи-то окровавленные лохмотья. «Может, это кровь кого-то из наших?», — проносится у меня в голове?