Наклонившись вперед, сидящий за столом громко и внятно произнес что-то — сквозь стекло не удалось расслышать, на каком языке. В ответ ему раздался другой голос, гораздо более высокий, шуршащий какой-то, перемежавшийся противными скрипами, словно терлись одна о другую полусгнившие доски. И Пушкин ощутил ледяные мурашки по всему телу, сообразив, что второй голос может исходить исключительно от черепа…
Если по совести, больше всего ему хотелось выскочить в калитку и бежать опрометью с Васильевского острова, пока не окажется среди обычных людей и знакомых зданий. Но он переборол себя, обернулся к спутникам и сделал выразительный жест в сторону крыльца. Они кивнули в знак того, что поняли.
И настал тот миг, когда ничего уже нельзя изменить и приходится, несмотря на страхи, идти в атаку…
Когда он рванул ручку на себя, низкая дверь отчаянно заскрипела, но это уже не имело значения — и Пушкин первым ворвался сквозь низкие темные сени, где по лицу его неприятно погладило нечто невесомое, липковатое, пушистое, свисавшее с потолка, а из-под ног с писком и, кажется, с хрюканьем разбежались по углам какие-то мелкие твари, так и оставшиеся неопознанными.
Ощупью нашарив другую ручку, он рванул ее опять-таки на себя. И оказался в той самой комнате. За спиной что-то шумно грохнуло, послышались чертыханья, и следом ввалились Красовский с американцем. Остановились плечом к плечу, подняв пистолеты.
К своему несказанному удивлению, Пушкин уже не увидел ни странных теней, ни свисавших с потолка непонятных лохмотьев. Обычная комната, освещенная двумя шандалами, в которых, он зачем-то пересчитал мысленно, горели восемь свечей. Бумаги, правда, остались, и череп на столе — но он не издавал никаких звуков, загадочно уставясь пустыми глазницами.
Хозяин комнаты медленно поднялся из-за стола и обернулся к ворвавшимся, опершись рукой на кресло в непринужденной, можно даже сказать, величавой позе, опять-таки знакомой Пушкину по некоторым портретам. Сходство, вынужден был он признать, поразительное…
— Чему обязан, господа? — спросил он без тени страха или неудовольствия, скорее уж с легкой насмешкой. — Вот уж не знал, что в Петербурге в моду вошли столь поздние визиты без всякого предуведомления…
Пушкин, не теряя времени, оглядел комнату. Если не считать стола с колченогим стулом, никакой более меблировки. Здесь просто негде было бы притаиться кому-то еще — голые стены, штукатурка кое-где осыпалась, и в тех местах видна перекрещенная дранка…
— Господин Гордон? — спросил он неприязненно.
— Господин Джордж Гордон Байрон? — подхватил американец, так и не опустивший пистолета.