Оглядев себя, Пушкин с изумлением обнаружил, что его платье, лицо и руки совершенно чисты, как будто и не было долгого бега чуть ли не по пояс в грязи, как будто и не было студнеподобного ливня. Оглянулся. Дом выглядел как всегда — не особенно и роскошный трехэтажный особняк, невысокие колонны, поддерживавшие фронтон, два мраморных льва по сторонам парадной лестницы — не особенно и большие, изваянные уж явно не Микеланджело. Тишина. То, что происходило внутри, вроде бы не собиралось выплеснуться наружу. Трудно сейчас гадать, но, вероятнее всего, те, кто войдут вскоре в дом, обнаружат там не скопище непонятной грязи и уж безусловно не заросшие диковинными растениями равнины — спорить можно, увидят всего-навсего невероятно захламленные покои, в которых несколько десятков лет люди не жили вовсе…
Он разделался с гнездом, никаких сомнений. Вот только радости от победы не чувствовалось совершенно — еще и оттого, что смутно подозревал: это еще не победа…
Спохватившись, посмотрел себе под ноги. Руджиери — на котором тоже не усматривалось ни малейших следов грязи и мусора — полусидел-полулежал у низкого постамента, на котором помещался лев. Лицо кукольника Пушкину крайне не понравилось — оно на глазах заливалось нездоровой синюшной бледностью, Руджиери тяжко дышал, пытаясь правой рукой расслабить галстук, устремленные в небо глаза казались лишенными всякого выражения.
Не было времени на сочувствие, жалость, простое человеческое участие. Склонившись, Пушкин бесцеремонно ухватил итальянца за лацканы темно-красного сюртука, потряс и закричал ему в лицо:
— Что вы тут опять замышляли, скотина этакая?!
Лицо итальянца было отрешенным, как у глухого.
— И посыплются короны, как осенние листья… — пробормотал он, заводя глаза под лоб. — И посыплются короны… Вы их все равно не остановите, Алессандро… — И он разразился тоненьким, противным смехом сумасшедшего. — Вы, слабые людишки, бессильны перед древностью…
— Что ты здесь делал, мерзавец? — закричал Пушкин ему в лицо. — Ты ведь не мог сюда попасть случайно? Они тебя зачем-то привезли, ты им был нужен…
— Освобождение, — внятно выговорил Руджиери.
— Что? — недоумевающе спросил Пушкин.
Хихикая, итальянец отпустил галстук, поднял правую руку, суя ее чуть ли не под нос Пушкину. Присмотревшись, тот увидел на пальце кукольника перстень — вот только красный камень в оправе, державшийся, оказалось, на тонком золотом шпенечке, был сдвинут в сторону, и под камнем открылось крохотное углубление. Классическая, овеянная веками итальянская традиция — тайник в перстне, как правило, предназначенный для…